Но Еремин и сам уже смекнул, что тут дело нечисто. Потому что заголившийся живот парня был зачем-то густо измазан желтой краской.

— Похоже на йод, — потянув носом, заметил Коваленок.

— Точно, — подтвердил Еремин. — Мне когда в прошлом году аппендицит вырезали, тоже все брюхо йодом разукрасили…

Переглянувшись, оперативники подняли тело на руки и осторожно перенесли его в машину.

— Вот что, давай мы его сначала в больницу к Любке свезем, — предложил Еремин. — А после разберемся, откуда он такой в лесу взялся…

Коваленок задумчиво кивнул и, вывернув баранку, осторожно вывел машину на дорогу.

До приезда милиции и прибывшей следом дежурной оперативной группы с Петровки, 38, Турецкий успел тщательно осмотреть дом покойного профессора, а также его труп. Судя по всему, смерть наступила несколько дней назад, что полностью соответствовало показаниям соседки о внезапном «отъезде» Ленца. Однако ни малейших следов насилия на трупе обнаружить не удалось. Карл Имантович Ленц, жилистый крепкий старик лет семидесяти, просто сидел в кресле и, казалось, заснул. Не обнаружилось и никаких следов пребывания в доме посторонних. Все однозначно указывало на обыкновенный сердечный приступ, который и стал причиной смерти почтенного медика. О чем столь же однозначно и заявил осмотревший тело опытный судмедэксперт. Наконец, произведенный оперативниками более детальный осмотр дома и прилегающей к нему территории тоже не выявил ничего подозрительного. Между тем профессиональная интуиция буквально с первой минуты упорно твердила Турецкому, что здесь произошло убийство, единственным доказательством которого могло служить лишь загадочное анонимное письмо.

После того как тело покойного увезли в морг Пироговской больницы, где им должен был заняться незаменимый доктор Градус, Александр Борисович расположился на веранде осиротевшей дачи и занялся опросом соседей. Весть о смерти профессора мгновенно облетела весь поселок, и, несмотря на жару, к месту происшествия тотчас начал подтягиваться любопытствующий народ. В ходе этого опроса выявилась следующая картина. Прежде всего, старика в поселке уважали как ветерана войны, доброго соседа, наконец, просто как хорошего человека. Многие отмечали его дружелюбие, незлобивость, обходительность, постоянную готовность оказать по-соседски первую медицинскую помощь… По словам дачников, жил профессор в полном одиночестве, поскольку никаких родственников не имел, а такие же престарелые друзья и коллеги навещали его крайне редко. Ежедневно потихоньку возился в огороде, любовно ухаживал за садом. Приезжал на дачу в апреле и возвращался в Москву только в октябре. Словом, коротал мирное стариковское житье-бытье и, казалось, был вполне им доволен. И кроме подобных сведений никто из соседей ничего особенного не сообщил.

Последней, с кем беседовал Турецкий, оказалась Антонина Максимовна Буланова, подполковничья вдова и ближайшая соседка покойного.

— Скажите, пожалуйста, Антонина Максимовна, не замечали ли вы в последнее время в поведении Карла Имантовича чего-нибудь не совсем обычного, может быть, странного?

— Как же, замечала, — неожиданно заявила женщина. — То есть не так, чтобы очень странного, но раньше за ним такого не водилось.

— Чего именно?

— Да хотя бы это: полуночником заделался наш Карл Иваныч. Прежде, бывало, в десять вечера у него уже темно. Рано ложился и вставал с петухами. А в последнее время — цельную ночь в окошке свет горит, и тень его по занавескам бродит. То ли не спалось ему, то ли о чем думал…

— И давно это началось?

— Пожалуй, месяц назад, — задумалась дачница. — Да, месяц. Сразу после того, как у него эти ученые из-за границы побывали.