— Тебе виднее…

— Если бы я смог просмотреть эту компру, как ты ее называешь, тогда, возможно, что-то и прояснилось бы.

— Я, конечно, могу попытаться снять копию для тебя, и Давыдов будет не против, только…

— Что?

— Прежде чем я обернусь, ты сможешь увидеть все по телевизору.

Николай Петрович обнаружил, что крахмальный воротничок сорочки, купленной накануне в салоне «КарденПалас», удавкой сжимает ему шею. Он рванул пуговицу.

— Греб твою мать! Что ты такое несешь?

Кирилл подышал в трубку, видно, собираясь с мыслями.

— Эта рыжая п… зда Порохова сунула в лапу прокурору-а может, он ей сунул куда-нибудь, не знаю. Только копия у нее, это точно. И она хочет тиснуть ее в свою ближайшую программу, это будет пятнадцатого, на следующей неделе. Алло, ты слышишь меня, Коля? Алло?.. Ты где, Николай? Алло! Алло!!

Холодный день в Подмосковье.

Завидовский заповедник, сторожка Голощекинская.

16 февраля 1995г.

На краю заснеженной поляны — большая ель, усыпанная, словно конфета-трюфелька, белой пудрой. Из окна сторожки нельзя разглядеть ее всю, такая она большая.

Время от времени с какой-нибудь из веток срывается снежный ком и летит вниз.

День сегодня безветренный, почему срывается — непонятно.

Один ком, другой.

Третий.

Срывается только потому, что срывается. Закон подлости…

— Гадом он оказался, Иван Федорович, что толку о нем говорить, — отвернулся от окна Коржов.

— Интересно получается, — голос президента прозвучал жестко, с оттяжкой. — Недавно ты твердил совсем другое! Настоящий мужик, честный, сильный, преданный, надо его ставить министром, он наведет порядок! Лучший из лучших. Так было?

— Да. Он и был лучшим. Был. Но кто мог знать…

Снизу, из кухни, доносился аромат жареных бекасов. Ахмет топил их в кипящем масле из кубанского подсолнечника, потом доставал, пересыпал своими хитрыми кавказскими травками и оставлял догоняться в духовом шкафу. Ничего вкуснее в своей жизни Коржов не ел, пальчики оближешь. И невзыскательный к пище премьер Богомазов всегда нахваливал Ахметкиных бекасов — хотя во всем остальном ни хрена собачьего не понимал. И Полунин, начальник администрации, с его двенадцатиперстной язвой и вечным несварением — даже он, возвращаясь из Голощекинской сторожки, каждый раз прихватывал с собой в пакетике дюжину золотистых хрустящих тушек: для дома, для семьи.

Богомазов, Коржов и Полунин — вот три совершенно разных и совершенно несимпатичных друг другу человека, которых объединяет лишь общая служба, общий Президент и ни с чем не сравнимые Ахметкины бекасы. Сейчас премьер отстранение протирал очки, а язвенник озабоченно вытряхивал на ладонь какие-то таблетки из стеклянной трубочки. Подставились не они, а Коржов.

— Ну, что молчишь? Все газеты расписали, что он кандидат в министры внутренних дел! С твоей подачи?

Коржов хотел сглотнуть. В горле совсем пересохло, он сдержанно кашлянул.

Хотелось холодного пива, но сейчас это не ко времени…

— С моей…

— И что теперь? Начальник ГУВД столицы, без пяти минут министр живет на содержании бандитов — это, по-твоему, хрен с ним?! А что народ будет говорить обо мне?! Не о тебе, а именно обо мне?!

— Жил, — тихо уточнил Коржов.

— Что?..

— Он застрелился вчера вечером. Прямо во время передачи. Вышел в ванную и выстрелил себе в рот.

— Наталья Порохова заявила на пресс-конференции, что начальник ГУВД пытался оказать на нее давление, — вмешался Богомазов.