— Двойная жизнь? — с сомнением спросил Денис. Предложение ему не очень нравилось. Точнее, совсем не нравилось.

— Да, — кивнул Мамонт. — Как у разведчика. Только ты в своей стране и под надежным прикрытием. К тому же участвуешь в специальной правительственной программе, контролируемой на самом верху. Это очень почетно и перспективно.

— И… И сколько это продлится?

— Не знаю, — честно ответил Мамонт. — Программа рассчитана на несколько лет.

— А что потом?

— По выполнении задания будет имитирован твой переход к нам. Люди ведь меняют работу, верно? При этом ты получишь свою зарплату за все эти годы.

— …Ты так ничего не ответил мне, — сказала мама.

Она стояла в дверях, прислонившись спиной к косяку, в руке — глубокая тарелка с салатом из помидоров, который она перемешивает большой деревянной ложкой. На красных кружочках и белых колечках репчатого лука темнеют оспинки перца. Денис сглотнул слюну.

— Неужели онемел от счастья? Чем же тебя так обрадовали? — по тону чувствовалось, что на самом деле она никакой радости не ждет.

— Ну, мам. Какое там счастье… Обычное распределение, обычная работа, — сказал Денис.

— И кем же ты будешь работать?

Из кухни прибежала Джоди; наверное, стырила что-нибудь, пока там никого не было.

Эта рыжая лохматая сука появилась в доме неделю назад. Маме давно был нужен кто-то, кому она была бы нужна — так она говорила. Зная ее страсть к генеалогии, Денис полагал, что этот «кто-то» окажется пекинесом, болонкой или спаниелем с родословной на толстом рулоне пергаментной бумаги, скрепленном сургучной печатью. А Джоди была обычной дворнягой, троюродной родственницей какого-то «афгана», с непропорционально длинным телом, лохматой челкой и бородой; мама сказала, что породистые щенки ей не по карману.

— Меня определили в городскую прокуратуру следователем, — сказал Денис. Джоди подковыляла к нему, стуча когтями по полу, с голодным видом обнюхала носки. — Восемьсот сорок тысяч в месяц. Для начала неплохо.

Ложка на какой-то момент замерла в салатнице.

— Прокуратура, — сказала мама таким тоном, будто Денис сознался, что его распределили в ассенизаторы.

— Да.

Денис погладил собаку. Глаза у нее все время закрыты длинной шерстью, мама даже пыталась остричь ее один раз — Джоди, правда, не далась. А глаза очень красивые.

Если шерсть откинуть назад, то увидишь два темных блестящих агата.

— У тебя ведь высокий балл, ты мог пойти куда угодно, — голос мамы был ровным, но ложка в ее руках работала как бетономешалка. — В адвокаты, нотариусы.

Юрисконсультом хотя бы…

— Да при чем здесь баллы, я сам захотел! Зачем мне протирать штаны в конторах?

Да и потом — адвокатура не по мне… Заискивать перед всякими негодяями, пожимать их потные, грязные руки…

— Значит, теперь ты будешь ходить в синих штанах, синем кургузом пиджачке и в погонах. И от тебя будет пахнуть, как…

— В прокуратуре уже не носят синюю форму, — сказал Денис.

— …И от тебя будет пахнуть, как от всех этих… жлобов.

— От них ничем особым не пахнет, мам. Зря ты так.

— Когда я говорила с ними, они все время чесали себя вот здесь!.. — вскипела мама. Показывать, где именно, она, правда, Не стала. — От них пахло чесноком и мужской уборной!

— Это ты говорила с милиционерами, мама. А я буду работать не в милиции, а в прокуратуре!

— Никакой разницы между ними нет!

…Очень красивые глаза.