Изменить размер шрифта - +
Тюремная администрация должна избегать лишних разговоров об этом лице. В крайнем случае о нем можно упоминать как о некоем человеке". "Значит, Манн?" - предложил директор. "Да, Манн*, - согласился рейхсфюрер. Заключенный по фамилии Манн. А свидания с женой будут даваться каждый раз по специальному разрешению".

_______________

* Мужчина, человек (нем.).

Ганноверский полицай-президент тоже получил необычные инструкции. Они воспрещали, в частности. Розе Тельман приезжать в Ганновер под своим именем. По прибытии в город ей надлежало немедленно сдать в гестапо свой паспорт, взамен которого выдавался другой - на имя Розы Кох, ее девичье имя, действительный лишь в городской черте Ганновера. С этим паспортом ей дозволялось находиться на почте, вокзале и в других общественных местах, за исключением зрелищных, а также ночевать в гостинице и посещать тюрьму.

Но и об этом Тельман еще не мог знать, потому что свиданий пока не было.

Резь в желудке, которая началась еще в Моабите, усилилась. Временами она становилась совершенно непереносимой, он бросался на койку и грыз пальцы, чтобы не закричать. Когда один такой особенно острый приступ длился несколько часов, Тельман, дождавшись прихода надзирателя, попросил вызвать врача. Врач пришел и даже прописал ему какие-то успокоительные таблетки, которые, однако, не помогли. С тех пор все жалобы Тельмана оставались без ответа. Он опять-таки не мог знать, что директору было указано на либеральное отношение к "заключенному Манну", для надзора за которым берлинское гестапо выделило специальную команду. Можно было надеяться, что новые люди станут относиться к указанному заключенному "менее корректно", как осторожно выразился обер-штурмбанфюрер Зиберт.

...Тельман подходит к крохотному окошку (оно было уменьшено в четыре раза специально для заключенного Манна) и, запрокинув голову, пытается поймать хоть клочок неба. Оно слепит сквозь облачную полынью белым холодным светом. Но вскоре меркнет за мутной неразличимой завесой. На улице ненастье. По уже выработавшейся привычке Тельман начинает беззвучную беседу с самим собой.

Только что надзиратель - сейчас вторая половина дня - запер камеру. Наступают часы раздумий и внутренней борьбы. Путь предначертан, как бы суров он ни был Тяжко переносить повседневное унижение и попирание человеческого достоинства. Он в строжайшей, неописуемой изоляции и непрерывном тяжком одиночном заключении... Отрезанный от жизни немецкого народа, отделенный от мира железными прутьями решетки... Он пережил смерть любимого, незабвенного отца и смерть дорогого тестя.

Можно ли вообще вынести все это без серьезных последствий? С каким терпением и упорством переносил он все! Сколько нужно было усилий над самим собой, чтобы справиться с ударами судьбы! И неизвестно, что еще ждет впереди. Какая все же колоссальная пропасть между жизнью на свободе и жизнью в этом подневольном и мрачном тюремном мире! Как много страданий вынужден годами терпеть заключенный. И их ни ослабить, ни предотвратить... Заключенный воспринимает и переносит невзгоды гораздо тяжелее, мучительнее, чем свободный человек, который может хоть что-то сделать, хоть куда-то уйти...

Несмотря на энергичное сопротивление и даже на всю силу воли, не всегда можно противостоять безысходной тюремной обстановке. И тогда накатывает эта тоска и эта мука. И некуда деться... Они затопляют камеру, как вода затонувший корабль.

Приходится напрягать всю силу духа и полностью уходить в себя, чтобы преодолеть слабость и не поддаться ей. И это прибавляет силы, увеличивает поток жизненной энергии, ибо в борьбе жизнь обретает свою истинную ценность. Лишь в часы испытаний человек открывает самого себя, он открывает в себе такие глубины, о которых раньше и не подозревал. И это возвышает его и вдохновляет.

Годы одиночества все прочнее замыкают в своих тесных стенах. В воображении протекает поток былых событий и Впечатлений.

Быстрый переход