— Кто ты такой? — эсэсовец схватил его за волосы, длинные, до плеч, как и положено артисту.

— Художник.

— Врешь! — немец вынул из нагрудного кармана сложенную вчетверо листовку с портретом. Медленно развернул ее и пристально взглянул на Мессинга. — Это ты предсказал смерть фюреру? — Последовал отработанный удар в лицо. Опрокинув арестованного на тротуар, немец брезгливо скривился на испачканную перчатку.

Вместе с кровью Мессинг выплюнул выбитые зубы. Брошенный в камеру ближайшего полицейского участка, он напряг все силы души и заставил охранников, одного за другим, прийти к нему. Он лежал неподвижно, как мертвый, когда они, не понимая, в чем дело, склонились над ним. Затем медленно поднялся, вышел в коридор и задвинул засов бронированной двери.

Ему помогли перейти границу, вернее, переплыть на жалкой плоскодонке. На другом берегу Буга его ожидала другая жизнь и новые испытания. О чем думал он той ненастной октябрьской ночью? Знал ли о судьбах тысяч беженцев, что надеялись найти защиту от фашизма под сенью красных знамен?

На допросах его быстро «поднимали» по служебной лестнице: от лейтенантов до полковников госбезопасности. Увы, имя Вольфа Мессинга им ровным счетом ничего не говорило, а его рассказы лишь укрепляли в уверенности, что задержан немецкий шпион. Впрочем, немцы были союзниками, и это спасало от скорой расправы. И еще «чудеса», которые всякий раз приходилось проделывать в подтверждение профессиональных способностей.

Так он «дорос» до свидания с самим Пономаренко, секретарем ЦК КП(б) Белоруссии, будущим руководителем партизанского движения.

Рядом с Пономаренко сидел, храня многозначительное молчание, нарком внутренних дел. Оба были в защитных, как у вождя всех времен и народов, френчах.

— Вот человек, который хочет меня расстрелять, — печально кивнул Мессинг на наркома. — А вы секретарь самого господина Цека? — он обратил изучающий взгляд на Кондрата Пантелеймоновича. — Может быть, он тоже захочет меня выслушать?

Руководители республики только переглянулись. Докладные пошли в Москву, а Мессингу разрешили потихоньку выступать: по скромной программе, без ясновидений и пророчеств.

Во время гастролей в Гомеле его прямо на улице взяли двое в синих фуражках и повезли незнамо куда. Оказавшись в конце концов то ли в загородной гостинице, то ли на даче, принадлежащей высокопоставленной персоне, он вновь испытал памятное еще по берлинскому поезду потрясение, когда распахнулась дверь и в комнату вошел усатый человек в сапогах, так знакомый по бессчетным портретам. Вслед за ним на полусогнутых ножках просеменил бородатый Калинин.

— Здравствуйте, — закивал на приветствие вождя артист. — А я вас на руках носил.

— Как это на руках?

— На первомайской демонстрации.

Сталина интересовало положение в Польше. Он подробно расспросил о Пилсудском, затем о других лидерах, делая упор на правительстве в Лондоне.

— Ох! И хитрец вы, Мессинг, — заключил Иосиф Виссарионович после двухчасовой беседы.

— Не я хитрец. Вот вы-таки действительно хитрец!

Если бы не Калинин, вовремя одернувший ясновидца, неизвестно, чем мог бы закончиться подобный обмен любезностями.

Потом пошли проверки, но уже в сталинском стиле. Куда было Пилсудскому до вождя мирового пролетариата!

Мессингу, например, приказали получить в Госбанке 100000 рублей по чистому листу бумаги. Повторилась история с железнодорожным билетом, хотя кассиру это стоило инфаркта. Другое задание исходило уже от Берии, который первым делом отправил гениального телепата в Бутырскую тюрьму. Ему предстояло выйти оттуда и, преодолев десятки постов, без пропуска нанести визит в наркомовский кабинет.