– Тугой хомут… А на чем поедешь?

– С тобой.

– На колесе?

– Да я уж примощусь!

– Ну мостись.

Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.

– Эй ты, Серый! Не кидайся!

Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:

– Но, но, не бойсь! Давай, давай!

Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.

Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт – в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.

Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. А под елками на тоненьких невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, легкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землей.

Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла – повалили дерево.

– Наши?

– Да.

Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.

И Груня увидела елку, поваленную бурей. Она лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в малинник, а ее корневище вывернулось и поднялось над землей, словно огромная ступня.

Дядя Сергей остановил лошадь.

Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей, которая волочилась по земле.

– Ромашка! – крикнул дядя Сергей, бросая вожжи на спину лошади. – Эй!

– Эй!

Груня обрадовалась. И правда – Ромашка!

– Ступай скажи матери, что я приехал!

– Сейчас!

Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сергей достал топор. У Груни над головой запинькала синичка.

Груня похлопала рукой по стволу лежащей елки.

– Дядя Сергей, а мне что делать?

– А вот сейчас будешь сучья подбирать да таскать в кучку.

Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал сучья. Коротко звякал топор, и сук с одного удара падал на землю. Груня обжигалась о крапиву, брала их по два, по три под мышку, волокла наверх из овражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, топорщились и все так и норовили то пырнуть Груню, то оцарапать ее жесткой хвоей.

По мягкому моху неслышно подошла тетка Настасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пила, которой задела она за дерево.

– Давай корень отрежем, – сказал дядя Сергей.

Тетка Настасья молча подняла и поставила пилу на ствол елки. Дядя Сергей принял рукоятку, и пила сначала коротко махнула по стволу раз, другой, словно пробуя голос, а потом загудела ровно, плавно, ритмично. Не глядя, можно было знать, что пилят двое сильных, умелых людей, у которых даже самая тяжелая работа в руках поет.

Они работали молча. Лишь иногда бросали друг другу короткие, отрывистые фразы:

– Сергей, спина-то не болит?

– Ничего, потерпим.

– Может, отдохнешь?

– Распилим – отдохнем.

Груня не спеша перетаскала сучья. Потом подошла к Серому. Лошадь мотала головой и била ногами.

– Что, слепни заели?

Груня сломила густую осиновую ветку и принялась размахивать ею, отгоняя слепней.

– Что же ты только их гоняешь? Ты их бей!

Груня живо обернулась.