Мои глаза наполнились слезами от жалости к себе, и Сол как-то сник. Казалось, он был готов бежать отсюда без оглядки, умоляя меня отказаться от контракта. Когда он наспех засунул в рот последний кусок отбивной, я вцепилась в рукав его неизменной джинсовой куртки:

— Посиди еще. Если хочешь, переночуй.

— Эх, Дикси! Ну что это у тебя все как-то с вывертом, с зигзагом… Наверно поэтому наш главный теоретик так за тебя и уцепился. Сам-то он о-очень заковыристый чудило, все норовит наизнанку вывернуть. Подонок, но ведь умница! В его идее о художнике, выворачивающем всего себя — свою душу, потроха, есть какая-то жестокая правда! — Сол двинул кулаком по столу, звякнули бокалы, скрипнул отодвинутый стул. Барсак возвысился во весь свой мизерный рост и протянул мне руки. — Знаешь, детка, я иногда чувствую, что и сам могу зайти очень далеко ради «живого нерва» на пленке. «Все на продажу» — девиз шизанутого гения. Но чем торговать, когда уже заложены и перезаложены последние ценности?.. А вдруг Шеф и в самом деле вынюхал золотую жилу?

— А ведь ты чего-то боишься, Сол. Такую речь Барсак способен произнести только от страха. Так в чем там дело, давай начистоту, дружище!

Сломон подсел ко мне поближе и обнял за плечи. Несмотря на выпитое виски он был непривычно серьезен.

— Сам не пойму, в чем заковырка. Ну, буду снимать тебя втихаря в разных приятных ситуациях… Ну, получишь ты аванс в 5000 баксов, почудишь с друзьями… Ну, допустим, плюнет тебе в лицо потом один из них, самый стеснительный… Не знаю… Вроде все чисто. Вот где самое дерьмо — не пойму!

— Черт! — Я взъерошила спутанные волосы и в раздумье сжала виски. — Давай свой договор и деньги. Ты меня не убедил. Ты меня купил.

— Э, нет! Завтра летим в Рим, на интервью к представительной комиссии. Вот когда они проголосуют и утвердят твою кандидатуру, тогда можно думать о гонораре…

— Значит, опять пробы? Нет, Сол, мне совсем не хочется в Рим.

— «Фирма» оплачивает дорогу и еще — гардероб, жилище, автомобиль и все необходимые «декорации».

— Ну, если билет… — засомневалась я, запахивая на груди расстегнутую блузку. — А вдруг во мне проснется врожденное целомудрие? У меня вся жизнь полосами: из дерьма — в повидло, а из порнухи — в монастырь.

— Не дрейфь, птичка. Мне кажется, ты просто струхнула. — Сол встал и прижав мою голову к своей груди, грустно посмотрел на пустой, распахнутый, как перед отъездом, холодильник и одинокий пузырек с желтыми таблетками на деревянной полке с резной надписью «приправы». — Чуть не натворила глупостей, детка… А я так к тебе ни разу и не приставал… Вот было бы обидно!

Комиссия в Риме пожелала остаться неизвестной, рассматривая меня под прицелом яркой лампы, как на допросах в секретных службах. Разговор оказался коротким. Вероятно, я показалась им достаточно привлекательной и в меру глупой, чтобы сыграть роль подопытной свинки.

Был подписан договор на шесть месяцев, в соответствии с которым я обязалась не иметь претензий к какому-либо вмешательству в свою личную жизнь с целью запечатлеть ее на пленку. Затем получила аванс в 5000 долларов и прямо из святилища киноискусства направилась в сопровождении Сола в довольно скромный отель, откуда начала обзванивать своих самых именитых кавалеров. Услышав имя Чака Куина, Сол заклинился: «Давай его! Только его, это будет класс! У меня уже руки чешутся и объектив от нетерпения пухнет».