— Господи! — Я вскочила, разлив на простыни остатки кофе. — Что же здесь снимать? Ведь в моей жизни ничего, решительно ничего не происходит!

…Уходя, Сол пристально оглядел мою заброшенную гостиную, будто снимая ее камерой: старые бабушкины обои, открытки в рамочках, облезлая шелковая ширма с вышитыми гладью цаплями, тускло поблескивающие за стеклянными дверцами темного резного буфета граненые разноцветные бокалы и я — испуганная, нечесанная и, наверно, очень жалкая. Он поднял руку, как делают это в клятве присяжные:

— Произойдет. Непременно произойдет. Поверь старику, детка, — и тяжело вздохнул.

Я — «баронесса»!

Через неделю после этого разговора я получила официальное письмо из Международной коллегии по делам наследования. Госпожу Дикси Девизо, гражданку Французской республики ставили в известность о том, что она является наследницей Клавдии Штоффен, скончавшейся месяц назад в собственном имении Вальдбрунн под Веной. Мне не было ни смешно, ни радостно. Я тупо вертела в руках уведомление, о котором, как о лотерейном выигрыше, мечтает всякий смертный.

Смутно припомнились семейные пересуды по поводу какой-то «певички-Верочки», эмигрировавшей из революционной России с десятилетней дочерью Клавдией на руках и бросившей там, в большевистских застенках, своего мужа, офицера царской армии, родного дядю моей бабушки Сесиль. Клавдия вышла замуж в девятнадцать лет за австрийского барона-старика, прельстившись, по-видимому, титулом и поместьем. Но просчиталась — случившаяся через год революция, развал Австро-Венгерской империи лишили барона титула и всех родовых привилегий. Во время второй мировой войны погибли оба малолетних сына Штоффенов, а вскоре и бывший барон.

Клавдия переписку с французской родней не поддерживала, после того, как мое семейство в лице бабушки Сесиль, вынесло обвинение ее матери, бросившей на растерзание большевиков своего мужа — полковника Алексея Бережковского.

— Дядя Алекс был лучшим в нашей семье, — вздыхала бабушка. — Он и расплатился за все то, что случилось с Россией.

Семейные давние истории интересовали меня очень мало. Запомнились отдельные сценки, перепутавшиеся с эпизодами кинофильмов. Помню суету, странные переглядывания матери и бабушки, недоговоренные фразы, намеки. Так бывало, когда от гимназистки Дикси пытались скрыть что-либо слишком страшное или безнравственное. Я навострила ушки, ожидая неведомого события. И была сильно разочарована, сообразив, что прибывшая к нам из Австрии пожилая дама произвела столь сильный переполох. Тогда я так и не смогла понять, кем была гостья, посетившая нас однажды в Женеве, и только теперь с удивлением позднего открытия, сообразила: нам нанесла визит баронесса Клавдия Штоффен! Высокая, очень элегантная с голубоватой сединой и в глубоком трауре. Пышные волосы она, конечно, слегка подцвечивала, чтобы оттенить густую синеву невероятно молодых глаз.

Вот откуда, значит, мой «фиалковый взор», из каких далеких истоков, поняла я, связав редкий наследственный признак с желанием Клавдии осчастливить меня своим наследством. Тут же мелькнула мысль о темно-сером, в узкую белую полосочку костюме, который только и ждал случая для посещения официального места. Честно говоря, я воображала себя в нем во Дворце правосудия, в затяжном процессе разбирательств с Чаком или кем-либо из его «сменщиков», по поводу «нарушения прав личности с применением кинообъектива». Не беда, если строгому, элегантному костюму, выпала честь подыграть мне совсем в иных обстоятельствах.

В означенный час я нанесла визит господину Экбергу, парижскому адвокату, передавшему мне извещение от своего австрийского коллеги.