Дурные приметы продолжали появляться повсюду. Матери рожали уродов. Однажды утром капитель с одной из каменных колони у основания Поталы нашли лежащей на земле в груде обломков. Напрасно правительство посылало монахов отгонять молитвами злых духов от тех мест, где происходили столь зловещие события: кошмар продолжался. А когда однажды из горгульи на соборе потекла вода, население Лхасы охватил ужас. Наверняка всем этим явлениям имелось разумное объяснение, но суеверия тибетцев – суть их национального характера. Конечно, плохие приметы деморализовывали народ, зато хорошие наполняли силой и уверенностью.

Далай– ламу подробно информировали о недобрых предзнаменованиях. Суеверный, как любой тибетец, он неизменно спрашивал мое мнение о происходящем. Темы для разговора не иссякали, и в урок мы не укладывались. Фактически Кун-дун проводил со мной все свое свободное время, и не многие догадывались, что юноша тратит его на дальнейшее образование. Он строго придерживался программы, жадно внимал мне, но, хотя и со скрытым огорчением, заканчивал занятия всегда вовремя: ведь учитель религиозных предметов обычно уже ждал его в соседнем павильоне.

Однажды мне представился случай понять, какое значение далай-лама придавал нашим занятиям. В тот день планировалось множество церемоний. Думая, что в Норбулингка меня уже не позовут, я решил прогуляться с друзьями по одному из холмов за городом, но попросил слугу подать мне сигнал зеркальцем, если далай-лама захочет меня видеть. В назначенный час я заметил сигнал и опрометью бросился обратно в Лхасу. Слуга уже ждал меня с оседланной лошадью, но я опоздал-таки на целых десять минут. Бог-Король выбежал мне навстречу и, взяв за обе руки, воскликнул: «Где ты был? Я так долго тебя ждал, Генрих!» Мне пришлось просить прощения. Зато я понял, как много для мальчика значили наши встречи.

В тот день его посещали мать и младший брат. Они посмотрели один из восьмидесяти фильмов далай-ламы. Мне было очень интересно наблюдать за общением матери и сына. Я знал: с момента признания в ребенке реинкарнированого Будды семья теряла права на него. Визит родственников считался официальным, по случаю которого они надевали лучшие одежды и украшения. Уходя, мать поклонилась сыну, а он возложил руку ей на голову в знак благословения. Этот жест служил доказательством весьма теплых взаимоотношений между ними, ибо Кундун благословил ее не официально – возложением обеих рук, как монахов или высоких чиновников, а словно бы интимно.

Когда мы занимались, нас редко беспокоили. Но вдруг вошел телохранитель. Огромный парень трижды бросился на землю перед своим королем, задержал дыхание, как полагалось по этикету, и передал важное письмо. Потом удалился из комнаты, пятясь назад, и тихо закрыл дверь за собой. Надо признаться, в подобные моменты я всегда смущался, осознавая, насколько грубо сам нарушаю протокол.

Упомянутое письмо прислал старший брат далай-ламы, настоятель монастыря Кумбум в китайской провинции Чингай. Красные уже хозяйничали там вовсю и надеялись склонить Живого Будду на свою сторону с помощью брата, Тагцела Римпоче. В письме сообщалось, что Тагцел направляется в Лхасу.

В тот же день я навестил семью далай-ламы. Его мать пожурила меня за сегодняшнее опоздание. Она любила сына и замечала, насколько нетерпеливо он обычно ожидает моего прихода. Я постарался оправдаться. Прощаясь, женщина наказала мне никогда не забывать о фактическом отсутствии у ее сына времени на удовольствия. Лично убедившись в огромном значении наших занятий для далай-ламы, она впоследствии решительно пресекала попытки монахов помешать моим встречам с юношей.