Стоило мне подойти к крыльцу, как меня нашел отец. Он был один.
Ты что здесь делаешь, спросил он. Я же сказал ждать.
Мы гуляли, ответила я.
С кем?
С медведем.
Отец встревожился. С каким медведем? Где он?
Видишь следы? Я указала себе под ноги. Большие лапки.
Отец внимательно осмотрел снег. И куда ведут большие лапки, спросил он.
В дом, сказала я.
Увидев приоткрытую дверь сруба, отец замер. Что-то беспокоило его, он будто хотел туда зайти. Но вместо этого он взял меня за руку, повел обратно к тропе, и больше мы в тот лес — в ту часть леса — не возвращались.
выдох четвертый
Теперь Ника живет на пятом этаже панельной девятиэтажки, с видом на другие бело-синие девятиэтажки, детскую площадку, парковку и магазин «Продукты». Через зеленую дверь она следует за Ромой в столь же зеленое сумрачное нутро подъезда. Внутри пахнет куриным супом, теплой сыростью, доносится голос Якубовича — он ликующе кричит, раскатывая буквы, слышны аплодисменты, музыка, кто-то лопочет в микрофон.
Места в узкой кабине лифта немного. Ника молча разглядывает недобритые волоски на Ромином подбородке с впадинкой посередине. Воротник толстовки желтый там, где бьется пульс на шее. Запах пота делается резче.
Сам же Рома старается смотреть куда-то поверх нее, моргает чаще обычного. Возможно, ему неприятно, что Ника вот так на него пялится. Возможно, ему не нравится, что она стоит к нему вот так близко. В любом случае, его эмоции интересуют Нику меньше, чем недобритые волоски и пятна на воротнике. На этаже она пытается угадать, за которой из дверей живет теперь: рыжей деревянной в банном стиле, черной дерматиновой, коричневой или — что очень вряд ли — покрытой лаком, рядом с которой камера звонка.
Рома выбирает черную. Отпирает верхний замок и вручает Нике колечко с двумя ключами и магниткой для домофона. Единственная лампочка в коридоре горит тепло и тускло, ее свет напоминает свет фар Роминой машины. Видна дверь в ванную, в глубине комнаты угадываются очертания стеллажа и дивана, свет отражается на плоском экране телевизора. С другой стороны коридора вход в небольшую спальню. На полу паркет елочкой, ношеные тапочки трех размеров, половая тряпка вместо придверного коврика. Небогато, но чисто.
Рома стоит за порогом. Ждет приглашения или прощания, понимает Ника не сразу.
— Спасибо, дальше я сама, — говорит она.
Рома кивает, передает Нике ее сумку. Не очень ясно, он расстроен или нет.
— Если что — звони.
По его просьбе Ника проверяет, сохранился ли номер в мобильнике — Рома звонил ей, когда забирал из больнички. Он сбегает по лестнице, его топот постепенно стихает внизу. Когда подъездная дверь хлопает, Ника закупоривается в квартире, прямо в ботинках идет в комнату, стягивая перчатки. Татуировка на тыльной стороне правой ладони чешется — как будто у Ники началась аллергия на воду, местный воздух, весь этот город.
В квартире два спальных места: диван в зале и кровать-полуторка из разряда пыточных, которые для одного спящего великоваты, а для двух нормальногабаритных человек уже малы. На кухне гарнитур, в гарнитуре дохлый таракан, его Ника смахивает в ладонь и выбрасывает в форточку. В шкафах две тарелки, кастрюля и сковорода. В холодильнике пусто, нужно бы купить продуктов, но Ника не помнит, есть ли у нее деньги. На карте они точно закончились.
Ника ставит сумку на кровать, вынимает по очереди:
две чистые футболки
три пары сменных трусов
носки
колготы
свитер
расческу
зубную щетку
таблетки одни
таблетки другие
рецепты
пустую упаковку из-под блестящей пудры
паспорт и медицинский полис
кошелька нет.
Таблетки Ника выкидывает. Невыносимо плавать в похмельной несознанке, когда с утра не можешь встать, весь день спишь и ночью тоже, болтаешься в мутной отрыжке дня без свежих мыслей. |