За ними хлопнула дверь, и Алена замерла в коридоре.

Как в кино, вдруг подумалось ей, когда все решается в последний момент. Сердце точно сейчас лопнет.

Что решается-то, дуреха?! Что ты опять выдумываешь?

Шаги.

Это он идет. Только он ходит так, что стекла начинают припадочно дрожать.

Он идет к ней. А она, как дура, сидит на чемодане. Очень трогательно. И правда, прощание славянки. Отыскать бы еще белый кружевной платочек. Боже мой, ну что же делать?! Как, как это пережить? Пусть бы был уже завтрашний вечер, и столичные огни, и суматоха, и одиночество, и слезы в три ручья, когда голова коснется чужой подушки в чужой кровати.

И чтобы точно было известно, что назад пути нет.

Лопнуло не сердце, лопнуло что-то в голове, и от этого осмыслить происходящее было невозможно. Оставалось только сидеть и ждать.

— У тебя открыто, — сообщил Кирилл с кривоватой усмешкой, возникнув в коридоре.

— Я тебя ждала, — пояснила Алена, взглянув на него снизу вверх со своего чемодана.

Он прислонился к стене. Говорить было трудно. Если б кто знал, как трудно было говорить!

Оттого и усмешка, что скулы сводило тоской и рот от тяжести непроизнесенных, неизвестных слов съехал на сторону.

— Ты едешь? — спросил Кирилл зачем-то.

— Еду, — кивнула она.

— Одна?

— С Ташкой. Она во дворе.

— А Балашов? Вы с ним… ты его видела?

Алена не сразу поняла, о чем это он. Ах да, Балашов. Ее бывший муж. И что? При чем тут он?

— Я его не видела, — отчеканила Алена.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — быстро сказал Кирилл, не услышав ее.

Ему было все равно, что там такое с Балашовым. Просто трудно было говорить. Очень трудно. Гораздо легче получилось про Балашова, который совершенно ни при чем.

— Слышишь? Я не хочу, чтобы ты уезжала!

— Ты не хочешь, чтобы я уезжала, — послушно повторила Алена, — я поняла.

Не так. Не то. Болван! Кретин!

— То есть, я хочу, чтобы ты вернулась.

— Куда? — уточнила она деловито и обвела руками прихожую. — Сюда? Я уже подготовила документы на продажу. И из школы уволилась.

— Я знаю, — кивнул Кирилл, — ты смелая.

— Смелая?! — изумилась она.

Конечно. Конечно, она очень смелая. Он знать не знал, какая она смелая, и злился, и восхищался, и завидовал, когда понял. Перемены — любые! — его пугали невероятно. И он не менялся и ничего не менял. А зачем, собственно?

Зачем? Теперь он точно знал, зачем.

— Возвращайся, Ален, — сказал тот Кирилл, который знал.

А тот, что боялся перемен, мелко и беззвучно рассмеялся. Возвращайся! Что ты ей предлагаешь? Себя? Взамен на карьеру, столицу и новую жизнь? А что ты предлагаешь себе, недоумок? Вечную любовь и «они жили долго и счастливо»! Оптимистично. А главное — так реально! Забыл, что ли? Ты не умеешь, тебе нельзя, у тебя есть работа и дом, иногда — девицы, которые как бы есть, а на самом деле их нет. Очень удобно, разве ты не помнишь? Что-то другое совсем тебе не подходит.

Несовместимость, слыхал такое умное слово? Так это о тебе и вечной, твою мать, любви! Ну, куда тебя понесло?! Давай, поцелуй ее на прощание, занеси в графу «неудачи» очередную, под кодовым название «попытка соблазнить рыжую училку — чужую жену и мать чужого ребенка», и ступай себе с Богом.

Заткнись, приказал Кирилл, который решил не бояться.

— Слышишь, Алена? Возвращайся! Давай… попробуем.

— Кирилл, — устало произнесла она, — мне не двадцать лет, я пробовать не могу, у меня не получится.