Бабушку пришлось закопать тайком, без дозволения властей. Памятник установить не разрешили, но у Пиф все равно не было на это денег.

    Старушка куталась в серую шаль и плаксиво лопотала:

    – Нельзя смеяться, нельзя…

    – Ты умерла! – сказала Пиф.

    – Умерла, умерла… – Бабушка захныкала. – Я умерла…

    Приглядевшись, Пиф поняла, что это не ее бабушка, а какая-то чужая. Сморщенное личико все время дергалось и менялось, по нему ползли жидкие слезы, пыль лежала на скулах, на реденьких волосах, на дырявой серой шали.

    Пиф вышла из комнаты. Бабушка продолжала возиться и плакать у нее за спиной.

    Оказавшись снова на пустыре, Пиф поискала глазами ангела, но его нигде не было. Она постояла немного, потом пошла наугад, спотыкаясь о рытвины. Под ногами хрустел мусор. Вся музыка, все небеса, все опавшие листья, все пивные банки мира, думала Пиф, и грандиозная свалка загробного мира начинала звучать в ее душе торжественной симфонией.

    Как в тот день, когда мама взяла ее в Филармонию.

    Мама сказала: «Сегодня дирижирует Астиагиас. Он великий дирижер».

    Пиф сказала: «Мама, я терпеть не могу Филармонию, потому что не гасят свет и невозможно снять эти ужасные туфли на каблуках. И я терпеть не могу симфоническую музыку. И мне все равно, кто дирижирует, если у меня на ногах будут эти ужасные туфли».

    Мама сказала: «Астиагиас старый и скоро умрет. Ты ничего не понимаешь в музыке, но когда-нибудь будешь благодарна мне за то, что сможешь сказать: я видела Астиагиаса».

    И Пиф уступила маме, пошла с ней в Филармонию и увидела Астиагиаса, и он был божественно красив. Музыка ступала между белоснежных светящихся колонн, и ноги страдали в тесных туфлях.

    Астиагиас действительно умер в том же году. Потом умерла и мама.

    Пиф остановилась. Симфония великой свалки продолжала шествовать под не-небом бессмертного мира. Пиф прикусила губу.

    – Как прекрасна жизнь от смерти до смерти, – подумала она.

    После смерти бабушки ей часто снилось, что старуха вернулась, что она лежит в своей коротенькой, как младенческая распашонка, больничной рубахе на соседней кровати. Но Хозяин говорил ей, что это невозможно.

    – Многие полагают, что найдут здесь своих покойных родственников, – говорил ангел-хранитель, пока они с Пиф пробирались между канав и поваленных деревьев.

    Или, может быть, это были какие-то трубы. Да, определенно, это были трубы. Они лежали в разрытой земле, как мертвые вены в разрезанных руках Пиф.

    Пиф споткнулась и упала в канаву.

    – А что, разве люди за гробом не обретают вновь счастья в объятиях давно почивших друзей? – спросила она.

    – Чушь, – отрезал ангел. – Души приходят и уходят. Это все равно что отыскать потерянного ребенка на вокзале, когда прибывает поезд.

    Пиф выбралась наконец из канавы.

    – И нас не ждет возмездие за те грехи, что мы совершали? – спросила она, думая о своей бабушке.

    Но ангел не пожелал отвечать.

    – Вытри рот, – сказал он. – У тебя «усы» от питья.