|
Когда снова подошел к вратам, толпа стояла молчаливая, угрюмая. Один из гридней лежал на земле, кровь хлестала изо рта. Второй стоял перед ним на коленях. Олег услышал умоляющий голос: - Братан, не помирай!.. Только не помирай!.. Я ж нечаянно... Лицо раненого быстро бледнело, нос уже заострился. Синие губы прошептали: - Только не говори... родителям, что я... умер. Скажи, что в дальней заморской земле женился... Брат ахнул: - Но они потребуют правду! А врать нехорошо... - Скажи, что взял в жены лучшую из лучших... что она горда и красива, богата и пышна... что ни перед кем не склоняет головы... ни перед каганами, ни перед царями... Это и есть правда... Олег не был Таргитаем, но и он понял, что умирающий говорил о земле, которую одни называют матерью, другие - невестой, третьи - сестрой, кто-то может придумать и еще что-то, и все будет правдой. Надо будет поразмыслить над этим, что-то в этом есть важное, тайное, скрытое, что может дать ключ к разным доселе недоступным заклятиям. С этой стороны к башне вела дорожка прямая, но очень узкая, двум всадникам не разъехаться. Забор по обе стороны из толстых кольев, кое-где чувствуются с той стороны ступени, из-за зубьев можно по головам тех, кто незвано устремится к башне. "Не так уж тут и мирно", - подумал он. Сама башня из толстых дубовых бревен, небольшая дверь в таких широких полосах металла, что и дерева не видать. То ли колдун не слишком силен, то ли не желает отвлекаться на защиту жилища волшбой, во всем положился на князя да на запоры... Он насторожился, ибо из башни вышли трое уверенных в себе молодых мужиков, нагловатых, как бывают наглыми холопы только сильных хозяев, которые ни перед кем не гнутся. Все трое шли плечо в плечо, Олег прижался к забору, но один, самый низкорослый, но толстый, как молодой бычок, все равно притер к кольям, а потом еще и оглянулся: - Ах, ты еще и пихаться? - Ребята, - сказал Олег тоскливо, - у вас впереди корчма, там и погуляете. И подеретесь всласть. Мне не до того. Пустите... Двое уже прошли, нетерпеливо оглядывались, а этот, которому покуражиться было невтерпеж, до корчмы еще дойти, заорал ликующе: - Ах ты ж морда неумытая!.. Лось рогатый!.. Кабан худосочный!.. А ну, снимай свое тряпье! Олег спросил тихо: - И что ты с ним будешь делать? Наденешь? - Ах, - вскрикнул мужик радостно, - он еще и дразнится! Ты дальше пойдешь голым, вот что! Он выхватил из-за пазухи длинный нож, которым на кухне обычно разделывают рыбу. Движение было быстрым, привычным, даже пригнулся так и развел руки слаженно и ловко, явно уже не раз пугал прохожих. Двое других нетерпеливо ждали. Олег со злостью смотрел на нож в его руке. Из глубин груди поднималась тяжелая черная злость. Мужика понять можно: всяк недолюбливает того, кто выше ростом, шире в плечах, а когда можно побить такого, то потом и лебеда покажется сладким мясом, и все болезни пройдут, и даже горбатая спина выпрямится. Олег все это понимал, но и ему не сто лет, когда понять, значит - простить, сам говорил его учитель Боромир, он сам не узнал свой голос, тяжелый и полный ненависти: - У тебя в руке нож... Ты можешь им ранить. Тот захохотал: - Ты прав. Еще как ранить! И я это собираюсь сделать. Олег сказал сдавленно, глаза его не отрывались от блестящего лезвия: - Кто собирается ранить другого, должен быть готов к тому, что ему сломают руку с ножом. |
