Андреев вернулся в Ленинград в тот же самый универсам № 32 на должность старшего товароведа.

Тотчас же после издания Указа об амнистии отец Марины — Юрий Андреевич Березуев — направил в компетентные органы Амурской области письмо, в котором сообщал о том, что Андреев во время судебных разбирательств, когда его то арестовывали, то отпускали, дважды нарушал подписки о невыезде. Однажды в зале суда ударил оператора телевидения; в последние дни перед арестом скрывался, пытаясь избежать наказания.

Ю. А. Березуеву ответили, что все его аргументы не имеют юридической силы. Это искренне удивило, если не потрясло Березуева.

…Но если читатель из вышеизложенного заключил, что Андреев освобожден незаконно, то он заблуждается. Да, при самом сосредоточенном рассмотрении документов мы тщетно будем искать ошибку — все юридические нормы соблюдены, потому что…

…нарушение подписок о невыезде нельзя трактовать как нарушение режима в колонии: тогда, во время судебных разбирательств, он не отбывал наказание, ибо вина его судом еще не была доказана.

Эти «тонкости», конечно, не могут быть известны Юрию Андреевичу Березуеву (как и большинству наших читателей), но юристы разбираются в них хорошо.

А в колонии и потом в строительном тресте, судя по характеристикам, Андреев режима не нарушал. Более того, он — цитирую определение заседания народного суда — «зарекомендовал себя только с положительной стороны, возложенные обязанности исполнял добросовестно, нарушений трудовой дисциплины и правил поведения не допускал, в коллективе пользуется заслуженным авторитетом, положительно влияет на перевоспитание условно освобожденных. Неоднократно поощрялся администрацией стройки…»

То есть за несколько месяцев Андреева не только перевоспитали, но и сам он стал воспитателем, сеющим добро.

(Полагаю, что ВНИИ МВД СССР было бы интересно изучить положительный опыт колонии, в которой в течение четырех месяцев столь радикально перевоспитывают человека, совершившего опаснейшее деяние.)

В документах, по которым Андреев освобождался (от содержания в колонии, а потом и вообще — условно-досрочно от дальнейшего отбытия наказания), отмечается и его «участие в общественной жизни».

Нет, нет, отличие этой истории от первой — с бедолагой-астматиком — в том, что освобождение Андреева незаконным не назовешь.

Но почему же не испытываем мы удовлетворения, чувства естественного при торжестве закона, и даже — уменьшим пафос — не при торжестве, а при обычном строгом и четком его выполнении?

Мы не испытываем этого чувства не только из-за чисто эмоционального неприятия зла или жажды полного наказания, возмездия. Мы его не испытываем по мотивам более основательным и объективным.

Парадоксальность ситуации, обрисованной выше, заключается в том, что все юридические нормы соблюдены, но закон… не торжествует. Выше мы говорили о том, что без уважения к Букве закона не может быть понимания его Духа, но и наоборот: без понимания Духа закона нет уважения подлинного и к Букве его.

Странное дело, ни в одном из документов, положительно характеризующих Андреева, ни полслова не говорится о том, как он сейчас относится к собственной вине. Осознал ли ее? Раскаялся ли?

Я отнюдь не намерен перевести разговор из области четких юридических категорий в область более расплывчатых и более субъективных моральных ценностей.

Существует одна нравственная ценность, имеющая ранг и ценности юридической.

Чистосердечное раскаяние.

В кодексах всех союзных республик чистосердечное раскаяние трактуется не только как нравственное, но и как юридическое «обстоятельство», смягчающее вину.

Это означает, что моральный облик личности формирует ее юридическую судьбу. И именно в этом высшая мудрость закона, который в нашей истории не торжествует.