|
Мисс Дакос была сильно привязана к нему и вместе с тем очень хотела избавиться от этой зависимости. Мистер Дакос, с которым я сегодня говорил, прекрасно все понимает и ясно выражает свои мысли. Пьер говорил тебе, что я – величайший в мире детектив. Своему же отцу он заявил, что я величайший в мире гурман. Именно поэтому мистер Дакос, по его словам, отказавшись разговаривать с полицией, был готов откровенно побеседовать со мной. Сказал об этом, только убедившись, что я хорошо владею французским языком. Конечно, абсурдная логика, но он этого не заметил. Большая часть сообщенных им сведений не имеет для нашего расследования никакой ценности, а если ты не настаиваешь, я не буду их повторять. Заключительная фраза содержала в себе значительно больше смысла, чем могло показаться на первый взгляд. Я обычно докладываю ему в полном объеме, часто передавая разговор дословно, но его реплика имела совсем иную подоплеку. Он просто опасался, что если ему удастся вычислить личность убийцы Пьера раньше меня, то я отнесу его успех исключительно на счет знания французского языка, на котором он разговаривал с отцом Пьера. Однако я не подал виду, что разгадал его маленькую хитрость, и лишь мысленно усмехнулся. – Быть может, потом, – ответил я. – Спешить некуда. Сказал ли он хоть что нибудь, относящееся к нашему делу? – Не исключено. Отец знал о пристрастии Пьера к игре на скачках, и они часто говорили на эту тему. По словам отца, Пьер никогда не просил у него денег в этой связи, но это ложь. Это одна из немногих тем, когда он не был со мной до конца откровенным. Возможно, именно по данному вопросу тебе потом потребуется подробный отчет. Упоминаю сейчас об этом только потому, что как раз при обсуждении проблемы игры на скачках Пьер рассказал отцу о человеке, давшем ему сто долларов. Утром в прошедшую среду, шесть дней назад, Пьер сообщил отцу, что на предыдущей неделе – мистер Дакос думает, что это случилось в пятницу, но не ручается за точность, – один из посетителей ресторана вместе с деньгами оставил на подносе какую то записку. Когда Пьер захотел вернуть бумажку, того уже и след простыл. А во вторник, то есть за день до разговора с отцом, какой то человек дал Пьеру сто долларов за эту записку. – Это все. – Вулф повернул руку ладонью вверх. – Но сто долларов за клочок бумаги? Даже при нынешней инфляции эта сумма представляется неадекватной. И еще один важный вопрос. Был ли человек, заплативший Пьеру сто долларов, тем клиентом, который оставил записку на подносе? Разумеется, я пытался выяснить подлинные слова Пьера, и, похоже, мне это удалось. Мистер Дакос абсолютно уверен, что сын не употребил слов «возвратил» или «вернул». Если бы он отдал записку тому человеку, который ее оставил на подносе, то сто долларов могли бы быть просто выражением – хотя и чрезмерным – обыкновенной благодарности. Но если это был кто то другой?.. Нет надобности объяснять, какие из этого могут следовать выводы. – Дюжина самых разнообразных возможностей, – кивнул я. – А если речь шла о том же самом посетителе, то почему Пьер вернул записку лишь через четыре дня? Или почему он не отдал ее Феликсу, чтобы отослать владельцу по почте? Мне такой поворот нравится. И это все? – Да. Разумеется, некоторые другие сведения, полученные от мистера Дакоса, могут впоследствии оказаться полезными. Однако сообщенная мною деталь – наиболее существенный факт. – Повернув голову, Вулф взглянул на часы. – Почти два часа до ужина. Если ты отправишься немедленно… – Вряд ли это целесообразно. |
