— Ну, зачем вы довели его до такого состояния?

— Но, дорогая моя Селестина, я даже не понимаю, что вдруг стряслось с Элуа!

Маспи, едва отдышавшись, отпихнул жену и вскочил, мстительно указывая пальцем на Пишранда.

— Ах, он не понимает? Ну, это уж слишком! Оскорбил меня в моем собственном доме, а теперь прикидывается простачком! Вы что, надеетесь, меня хватит удар?

— Да уверяю вас, Элуа…

— Врун! Самый настоящий врун!

— Но я же еще ничего не сказал…

— Значит, собрались соврать или нагородить целую кучу вранья, и я это предвидел! И, во-первых, чем же это я так изменился?

— Раньше вы не стали бы покрывать убийц.

— Так по-вашему, сейчас я…

— А то нет? Ваше молчание, ваш отказ сотрудничать — что это, как не пособничество убийце?

— Пособ… Селестина, убери от меня подальше все тяжелые предметы, а то…

Селестина попыталась успокоить мужа.

— Угомонись, Элуа… Тебе вредно так кричать!

— А вот захочу и буду кричать! Но, чтобы доставить тебе удовольствие… и из уважения к матери моих детей — ладно, я готов успокоиться… Правда, это стоит мне большого труда, но все же… А потому я спокойно — заметь, Селестина, совершенно спокойно! — прошу господина Пишранда немедленно убраться отсюда ко всем чертям!

Инспектор встал.

— Что ж, хорошо, я ухожу, Элуа… Теперь я понимаю, что мне не стоило идти на подобное унижение… Лучше бы я послушался вашего сына.

Селестина мигом проглотила наживку.

— А разве вы видите нашего мальчика?

— Еще бы! Ведь мы с ним коллеги, и, если хотите знать, мадам Селестина, парня ждет блестящая карьера… Кстати, он просил передать вам поцелуй и сказать, что он очень вас любит… Слышали бы вы, как Бруно говорит о своей маме!

Мадам Маспи разрыдалась.

— А что… такое… он говорит?

— Ну, например, как жаль, что в самом нежном возрасте вы встретили проходимца вроде вашего супруга… а отсюда и пошли все несчастья… Так я могу передать вам поцелуй Бруно, мадам Селестина?

Мадам Маспи молча бросилась на шею инспектору, и тот звонко чмокнул ее в обе щеки. Слегка удивляясь полному отсутствию реакции со стороны Элуа, полицейский и Селестина поглядели на хозяина дома. Великий Маспи напоминал статую командора. Скрестив на груди руки, он сурово взирал на жену и гостя. И столько оскорбленного достоинства, столько попранного чувства справедливости и незаслуженного горя выражали его поза и взгляд, что Селестина снова заплакала.

— Э… Э… Элуа… — пролепетала она.

— Ни слова больше, Селестина! После двадцати семи лет совместной жизни ты меня растоптала ногами! Ты плюнула на мою честь!

— Потому что я обняла месье Пишранда?

— Да, именно потому, что ты целовалась с этим субъектом!

Селестина улыбнулась сквозь слезы — так солнце вдруг проглядывает после дождя.

— Уж не ревнуешь ли ты часом, Элуа?

Раздраженный таким непониманием Маспи пожал плечами, а бедняжка Селестина начала простодушно оправдываться:

— Так это же чисто по-дружески, понимаешь? Надеюсь, ты не подумал ничего дурного, правда?

На сей раз Элуа не выдержал, и пусть обитатели улицы Лонг-дэ-Капюсэн не могли разобрать, что происходит в доме Маспи, однако прохожие, слыша раскаты гневного рыка главы семейства, невольно замедляли шаг и прислушивались.

— Ревную? Да ты только погляди на себя, дура несчастная! Ни дать ни взять скорпена, целый год провалявшаяся на солнце!

— О!

Селестина всегда верила каждому слову и восприняла заявление мужа буквально.