Разгадка явилась несколько минут спустя. Из «Пятачка» вышла женщина с двумя мешками покупок и мальчишками-близнецами; совсем простая женщина и совсем обыкновенные мальчишки, не старше пяти лет.

Дети побежали к горкам и разноцветным лестницам, а женщина высмотрела Джимми с коляской. Джимми тоже увидела ее, и они сошлись возле скамейки. Тут они обменялись — Джимми отдала коляску и забрала мешки. Кафе, выстроенное на века, в виде древнерусского сруба, с деревянными столами, к которым намертво крепились скамейки, было в двух шагах. Женщины пошли туда и сели так, чтобы лучше видеть играющих детей. Джимми сходила за стакашками с кофе и хот-догами, принесла она и две стопки с темно-желтой жидкостью.

Если бы они сели иначе! Мерлин бы постоял еще минутки полторы и пошел в «Пятачок». Но они сели спиной к столу, не желая залезать ногами в хитрое сооружение. Скамья по другую сторону стола была совершенно свободна.

Мерлин преспокойно подошел и бесшумно сел боком, наставив на собеседниц левое ухо.

— Я все понимаю, — говорила Джимми.

— Нет, ты ничего не понимаешь, — возражала собеседница.

— Нет, я все понимаю, и не лечи меня…

— Нет, ты ничего не понимаешь. Вот хоть на меня посмотри — я все успела.

— Ну и я успею.

— Когда?

— Когда-нибудь.

— У тебя день рождения когда, в июле?

— Ну?

— Значит, стукнет тридцать шесть?

Мерлин чуть не вякнул «Вау!»

Джимми — тридцать шесть? Да это же возраст старой толстой тетки! А она одета и ведет себя, как девчонка. В тридцать шесть — гонять на байке?

Однако она не возразила. Значит, трехдетная мамашка была права.

— Разве это имеет в наше время значение? — спросила она. — И не хочу я ни в какой Иркутск. Вообще ничего не хочу.

— Что тебя тут держит?

— Ничего не держит.

Но это она огрызнулась. Даже Мерлин понял — врет.

— Если ты хочешь, чтобы у тебя в жизни было что-то путное — возьми сейчас себя в руки и…

— Хоть ты-то не дергай за нервы.

— Знаешь, когда ты окончательно сдурела? Когда Андрея выгнала.

— У меня с ним ничего не было.

— Знаю, что не было. Он Лешке моему на тебя плакался.

— Катя, ты если не можешь запомнить — запиши где-нибудь: я не хочу быть ничьей женой.

— Но ведь ты ждала Марка?

— Ждала… Но… Но я ничего не могу тебе объяснить. Марк замечательный, умный, добрый, честный… Я думала, что смогу сама себя уговорить! Правда — думала! Но началась какая-то мистика…

— Вечно у тебя мистика. Он надолго?

— Завтра улетает в Москву, оттуда — в Иркутск.

Они заговорили о сибирской родне Марка, о какой-то хакасской прабабушке, от которой он унаследовал вороную масть и разрез глаз, о староверском семействе, хранящем древние правила жизни. Джимми ничего против этого Марка не имела, он был ей даже симпатичен, вот только идти за него замуж не желала, хотя он уже дважды звал.

Потом она сказала слова, от которых Мерлин поморщился:

— Да нет, с ним хорошо было, и в постели, и вообще…

Дальше он слушать не хотел. Значит, у нее с этим, который с проседью, что-то было!

Он бесшумно встал и ушел.

Подслушивать нехорошо, это он знал, но вот впервые в жизни сознательно подслушал — и не испытал угрызений совести.