|
— Желание увидеть столицу, к которой, без преувеличения, нынче прикованы все взгляды, ваше величество. Фридрих коротко рассмеялся. — Откуда же вы прибыли, граф? — Из России, ваше величество. — Россия! Я хочу надеяться, что Петру Третьему удастся восполнить урон, нанесенный его сумасшедшей развратной теткой! — Что бы там ни было, ваше величество, новый правитель России — ваш верный и преданный союзник, ибо не упускает случая выразить восхищение вами. Гость удостоился подозрительного взгляда. — Кто же вам об этом сказал? — Он сам, ваше величество. В гноящихся глазках короля мелькнул огонек любопытства. — Так стало быть, вы его видели, — произнес он. — Молодому человеку пришлось признать очевидное. Кто бы ни правил в его стране, он должен будет попытаться вырвать ее из рук всякого сброда: жирных попов, лжеаристократов, забывших о своем долге, суеверных баб и невежественных мужиков, которые никак не могут отделаться от скотского прошлого! Самый близкий пример для подражания, разумеется, Берлин. Хотя король, это было всем известно, поссорился с Вольтером, общение со знаменитым писателем благотворно сказалось на красноречии монарха; по крайней мере, искусством сарказма он владел неплохо. Болонка завозилась под столом. — Ты хочешь печенья, радость моя? — воскликнул Фридрих, взял с блюда одну из вафель и разломил ее на две части, чтобы угостить собачонку. — Арсиноя хочет печенья? Собачка поднялась на задние лапки и аккуратно взяла вафлю. Арсиноя! Так звали двух египетских принцесс, повинных в кровосмешении, поскольку они вышли замуж за своих братьев, Птолемея II Филадельфа и Птолемея IV Филопатора! Выходит, болонка была королевой Пруссии? Себастьян едва сдержал усмешку. А где же была другая королева, Елизавета Брауншвейгская? — Мы говорили о Петре, — напомнил Фридрих. — Что вы о нем думаете? Он говорил «Петр» запросто, как если бы это был его приятель по гарнизону. — Мне показалось, что русский царь обладает энергией, необходимой, чтобы править своей великой страной. — Да. Наконец, это мужчина, который не позволит женщинам взять над собой верх. Эта похотливая корова Елизавета и другая, австрийка Мария-Терезия, уж не знали, что измыслить, дабы помешать Пруссии стать великим государством, достойным своего предназначения. Теперь довольно! Европой отныне не будут править толстые и развратные бабы! Посмотрите только, до чего женщины довели короля Франции! Себастьян не знал, была ли развратной Мария-Терезия, но он прекрасно понял, что король отнюдь не склонен рассматривать женщин как украшение этого мира. — Петр делает честь своей немецкой крови, — продолжал Фридрих. — Он положил конец дрязгам этих базарных баб. Австрия от этого только выиграет. Себастьян выслушал тираду, не выказывая никаких эмоций. Он мельком подумал, какая дружба может связывать двух монархов, затем сказал себе, что если таковая дружба и имеет место, то чувства здесь совершенно ни при чем, вопреки пересудам, которые доводилось слышать в Копенгагене. Фридрих казался сладострастным не более, чем огородное пугало. Их симпатия объяснялась, по-видимому, неприязнью застарелых холостяков к женщинам, у которых мужчины находились под каблуком. |
