Фицгиббон поставила подсвечник на маленький деревянный столик.

— Задуй свечу, когда будешь ложиться спать. Никакого электрического света — уже наступил комендантский час.

— Могу я разжечь камин? — спросила я. — Я очень замерзла.

— Камин не разрешается до пятого ноября, — ответила она. — Такова традиция. Кроме того, уголь и дерево стоят денег.

С этими словами она ушла.

И я осталась одна.

…Я не стану описывать эту ночь, скажу только, что матрас, судя по всему, был набит осколками камней, но я спала как убитая.

Я оставила свечу гореть. Только она давала хоть какое-то тепло в комнате.

Хотелось бы мне сказать, что мне снились Букшоу, отец, Фели и Даффи, но нет. Вместо них мой утомленный мозг полнился образами ревущих морей, хлещущего дождя и Дорси Рейнсмит, превратившейся в альбатроса, который, взгромоздившись на верхушку мачты несомого бурей корабля, кричал на меня диким птичьим криком.

Я выбралась из этого беспокойного сна и обнаружила, что на моей груди кто-то сидит и сердито лупит меня кулаками по голове и плечам.

— Предательница! — рыдал чей-то голос. — Ты грязная мерзкая предательница! Предательница! Предательница! Предательница!

До рассвета было еще далеко, и слабого света уличного фонаря, просачивавшегося в комнату, было недостаточно, чтобы я могла разглядеть того, кто напал на меня.

Я собралась с силами и сильно дернулась.

С ворчанием и глухим ударом кто-то тяжело рухнул на пол.

— Черт тебя дери, ты что творишь? — завопила я, хватая подсвечник со стола. В качестве оружия он был лучше, чем ничего. Мерцающий огонек вспыхнул ярче.

Некто со свистом втянул воздух. В этом звуке мне послышалось удивление.

— Ты не Пинкхэм! — заявил голос во мраке.

— Конечно, я не Пинкхэм. Я Флавия де Люс.

Голос задохнулся.

— Де Люс? Ты новенькая?

— Да.

— О, проклятье! Боюсь, я совершила ужаснейшую ошибку.

Послышался какой-то шорох, и на потолке загорелся свет.

Передо мной, моргая от яркого света, стояло самое удивительное крошечное создание, которое мне только доводилось видеть: глаза удавленника, как выразилась бы Даффи, длинные, как у ящерицы, ноги, обтянутые мешковатыми черными шерстяными колготками под синей юбкой, составляющей часть помятой школьной формы. Ее тело, совершенно теряющееся на фоне этих длиннющих кривых ног, напоминало плоский шмат теста — небрежно слепленного имбирного человечка.

— Кто ты, черт возьми, такая? — возмущенно спросила я, перехватывая контроль над ситуацией.

— Коллингсвуд П. Э. П. Э. значит Патриция Энн. Боже мой, надеюсь, я тебя не слишком разозлила. Я думала, что это Пинкхэм. Правда! Совсем забыла, что ее переселили в «Лору Секорд» вместе с Бартон, потому что ей снились кошмары. По специальному разрешению.

— А что такого натворила Пинкхэм, чтобы заслужить подобное избиение? — я не собиралась позволить ей так легко отделаться.

Коллингсвуд покраснела.

— Я не могу тебе сказать. Она убьет меня.

Я заморозила ее фирменным голубым взглядом де Люсов — хотя на самом деле мои глаза имеют фиолетовый оттенок, особенно когда я сержусь.

— Колись, — потребовала я, с угрожающим видом поднимая свечу и делая шаг к своей гостье. В конце концов, я теперь в Северной Америке, стране Джорджа Рафта и Джеймса Кэгни — в краях, где говорят по-простому.

Коллингсвуд разразилась слезами.

— Полно тебе, детка, — сказала я.

Полно тебе, детка?

Мои уши не могли поверить тому, что произнес мой рот.