– Если я правильно понял вашу милость, она сегодня не появится? – спросил Тиррел.

– Пожалуй, сейчас уж поздно даже для нее, – ответила леди Пенелопа. – Обед запоздал на полчаса, и за это время наши бедные больные чуть не поумирали с голоду, как вы можете судить по подвигам, которые они сейчас совершают за обеденным столом. Но Клара – странное создание, и если ей придет в голову явиться сейчас, она сейчас и явится. Она очень склонна к причудам… Многие считают ее красивой, однако, по‑моему, она похожа на существо из потустороннего мира и всегда напоминает мне Призрачную Даму из романа Мэтью Льюиса.

И она прочла нараспев:

– Но я прошу лишь об одном ‑

Ты не откажешь мне

Вручить на память перстень свой,

О рыцарь на коне!

И вы, конечно, помните, что ответил крестоносец:

У дочки из рук взял перстень лорд Брук И поклялся своей душой, Что будет она мне навеки жена, Когда я вернусь домой.

Ведь вы, мистер Тиррел, наверно, и людей рисуете, не только пейзажи? Вы должны сделать для меня набросок – так, просто пустячок. Я считаю, что искусство гораздо свободней в набросках, чем в законченных картинах. Обожаю такие неожиданные вспышки таланта – они подобны молнии, сверкнувшей из туч! Вы мне сделаете набросок для моего будуара, любимой унылой каморки в моем Воздушном замке?.. А Призрачную Даму вы срисуете с Клары Моубрей…

– Это было бы не очень лестно для вашей подруги, миледи, – возразил Тиррел.

– Подруги? Мы не так уж накоротке, хотя Клара мне нравится. У нее лицо совершенно в сентиментальном духе. Помнится, в Лувре – я была там в тысяча восьмисотом году – я видела античную головку, очень похожую на нее. У нее совсем античное лицо и глубоко запавшие глаза… Кто знает, быть может, горести тому виною! Но из какого дивного мрамора изваяны ее черты! Над глазами – дуги черного агата, нос прямой, а рот и подбородок совершенно греческие. Роскошные длинные гладкие черные волосы, и кожа невиданной белизны – белей белейшего пергамента! И ни следа краски в лице, ни следа… Если бы она решилась подбавить самую капельку румянца, она, пожалуй, могла бы сойти за красавицу. Ее и так многие считают красивой, хотя, по правде сказать, мистер Тиррел, женскому лицу необходимы краски: ему необходимы три цвета… Но все‑таки в прошлом сезоне она считалась Мельпоменой нашего источника. А леди Бинкс – тогда она не была еще леди Бинкс – называлась у нас Эвфрозиной. Не так ли, дорогая?

– Кто назывался, сударыня? – переспросила леди Бинкс гораздо резче, чем надлежало даме с такой прекрасной наружностью.

– Жалею, что оторвала вас от ваших мечтаний, душечка, – сказала леди Пенелопа. – Я только говорила мистеру Тиррелу, что вы были раньше Эвфрозиной, хотя сейчас и перешли под знамена кавалера Пенсерозо.

– Уж не знаю, кем я была раньше, – ответила леди Бинкс, – знаю только, что сейчас я не мастерица разбираться в остроумии и учености вашей милости.

– Бедняжка! – шепнула Тиррелу леди Пенелопа. – Мы ведаем, кто мы такие, и не ведаем, кем станем. А теперь, мистер Тиррел, я достаточно долго служила вам Сивиллой и объясняла наш Элизиум, и в награду вы должны доверить мне свои тайны.

– Будь у меня тайны, которые могли бы хоть чуть‑чуть заинтересовать вашу милость… – возразил Тиррел.