– Мы все умрем.

– Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, — свет во откровение языков, и славу людей Твоих Израиля…

– Утробу Девичу освятивый Рождеством Твоим… и руце Симеоне благословивый, якоже подобаше, предварив, и ныне спасл еси нас, Христе Боже, но умири во бранех жительство и укрепи люди, ихже возлюбил еси, Едине Человеколюбче…

-         Мы все умрем! – крикнул я зачем-то громко, ка всю церковь.

-         Ох ты, горе мое… Да тише…

-         …душно тут, и свечи…

-         Дайте ему святой водички…

-         Да очухался уже… маленький…

-         Она меня поцеловала!

-         Сыночек, сыночек мой… Боречка… ласточка…

-         Баушк, где мы? – спросил я.

-         Во храме, – тише мыши сказала бабушка над моим запрокинутым лицом.

-         Мы все умрем? – прогундосил я — и заплакал.

-         Умрем, а потом все воскреснем, – шепнула бабушка. Ее беззубый рот смеялся беззвучно. По глубоким руслам темных морщин катились меленькие, как кривобокий речной жемчуг, мутные, как самогонка, слезки.

-         Как — воскреснем?

-         Да вот так. Земля раскроется, гробы отворятся, все скелеты оденутся плотью, и мы оживем.

-         И мои дядья оживут? Ну, которых на войне убили, да?

-         Елеуса, – донесся до меня бабушкин шепот и хриплое дыханье.

-         Люди-и-и добрыя-а-а-а-а! Пода-а-а-айте нещастненько-о-о-ой… кто скока можи-и-и-ит… Господь вас не забуди-и-и-ит…

-         Пода-а-айте, граждане дороги-и-и-ие, седня пра-а-а-здник, на помин души-и-и-и…

-         Ух-х-х-х ты!.. ах-х-х-х ты… все мы космонавты-ы-ы-ы… Что ты тут?! А?!

-         Мамка! – стоя на четвереньках, крикнул я, и ветер отнес мой крик от матери вбок и вдаль, – мамка-а-а!.. Пойдем отсюда!.. Не надо так!..

-         Не надо?! – крикнула она зло, и глаза ее зверино засверкали. – Не надо?! А скока мне на «Красной Этне» платят?! А чем я вас, всю ораву, кормить завтра буду?! А?!

– Пей, пей! Глотай! Матушка! Очнися!

– Ништо, не бойсь, Иулиания! – грит, руку ветошью заматыват. Вот уж и узел исделал. – До свадьбы – заживет!

– До свадьбы? – грю. – До свадьбы?!

– Яш-ша хар-роший! Яш-ша хар-роший! Яш-ша хар-роший мальч-ч-ч-чик!

– Только энтого ищо не хватало, – шепчу.

– Красавец ты, – тихо грю яму, а у самой из глаз слезки бисером сыплюцца.

– Я купил тибе, мать, штоб ты не плакала, – сурьезно так грит. – Не будешь рыдать-та? Глянь, веселай какой кавалер! В красном мундире! Енерал попугайскай!

– Где добыл-та яво? – спрашиваю.