Не защитила

История, услышанная в поезде: в Аникушинском пойманы трое грабителей (снимали часы); одного, инженера, оказавшего им сопротивление, — убили. Собака взяла след и от трупа привела милиционера на квартиру — ворованные (грабленые) часы хранились за иконой.

Ехавшая старушка перекрестилась и вполголоса произнесла:

— Господи, какой грех! Вот они как есть безбожники — даже икона не защитила.

Память

Дмитриев Александр Михайлович (муж Цецилии Ефимовны, умер 18 марта 1958 г. от рака легкого с метастазом в сердце), член партии с 1920 г. Высокий, ширококостный, близорукий (носил пенсне). В двадцатых годах работал на Дальнем Востоке прокурором, занимал высокие посты. В 30-е годы на партийной работе на Украине. В войну служил где-то на Дальнем Востоке чуть ли не рядовым.

Внешне был строг и суров, подчас грозен. Любил выпить, много курил, ко мне всегда относился хорошо.

Когда заболел, лежал в больнице, понимал, что умирает.

— Александр Михайлович, что вы ничего не едите. Мы делаем все, и вы должны нам помогать, — врет врачиха.

— Эх, доктор, никто вам не в состоянии помочь. Теперь только бы и пожить, а тут такая боль подстерегла. Меня, может, и смогли бы вылечить лет через тридцать—сорок.

Обращаясь незадолго до смерти к родственникам:

— Друзья вы мои! Спутники мои дорогие! Грустно и тяжело умирать, когда столько людей тебя любят.

Перед смертью «убирался»: разглаживал себе лицо, морщинки.

На похоронах один из родственников:

— Александр Михайлович и после смерти начудил — нет ему гроба по росту: все малы!

Многие годы этот дом был для меня родным, теплым, радостным.

Но как часто на крыльях радости прилетает печаль. Светлая печаль по настоящему, хорошему человеку: слезы бегут по сердцу, но не по лицу.

Не все те люди, которые считают себя Человеком.

Совесть

Офицер лет 30, примерный семьянин, отправив жену на дачу, заходит к знакомым. У них гости. Выпивают. Заходит соседка, тетеха лет 55. Офицер уединяется с ней, и только слышно, как она стонет:

— Батюшки, как хорошо! Батюшки, как хорошо!

Совесть?.. — архаизм!

На похоронах

— Иван Петрович — святой человек, и жизнь его святая. Большой коммунист был. Тех, кто спотыкался, — поддерживал, тех, кто падал, — подымал. Всем, кому мог, помогал! А вот сам умер.

И «святые» — смертны.

Девушка

Все в ней было очаровательно — звук голоса, живость речи, блеск глаз, милая легкая шутливость, смех как серебристый колокольчик. Прекрасен был цвет ее лица — матовый, ровный, заливающийся каждый раз розовым при обращении к ней. Но лучше всего — прорастающая как побег — женственность, стыдливость и наивность.

Красноречие

На собрании в школе.

Зав. РОНО, седая, в темно-синем костюме, выступая, смотрит то на бумажку, то на пол перед собой:

— Моя жизнь подходит к финишу.

* * *

Директор школы, худой, в сером костюме, волосы зачесаны назад. Каждую минуту делает жест, как бы подтягивая штаны, жалуется:

— Всю жизнь борьба за идеи, за план, за выполнение и перевыполнение, и для этого кадры нужны, а людей нет. Машина, которая нами руководит, она медленно вертится. А жить когда?

Распущенных учеников именует обездоленными, хулиганов предупреждает:

— Там проложен кабель из самого высшего качества.

* * *

В закусочной офицер говорит:

— Борщ тот еще!..

Считает, что сказал что-то необычайно умное и понятное.