— Лапочки вы мои! — Клемантина хотела расцеловать их.

— Дуди! — повторил Ситроен. — Подъезжаем к станции.

. . .

Жоэль замедлил ход.

— Здорово! — сказала Клемантина. Она так долго гудела, что чуть не сорвала голос. — Замечательный поезд. А теперь идите есть пюре.

— Нет! — сказал Ситроен.

— Нет, — повторил Жоэль.

— Тогда я буду плакать, — сказала Клемантина.

— Ты не умеешь, — презрительно заметил Ноэль. Беззастенчивое заявление матери заставило его изменить обычному немногословию.

— Это я не умею плакать? — И Клемантина принялась рыдать.

— Нет, — оборвал ее Ситроен. — Ты не умеешь. Ты делаешь так: хны-хны-хны. А надо так: у-у-у…

— Пожалуйста: у-у-уу! — завыла Клемантина.

— Все равно не то, — сказал Жоэль. — Вот слушай.

Он показал. Ноэль молча выжал слезу. Жоэль вошел во вкус. Ситроен никогда не плакал. Но он скорчил горестную мину. Можно даже сказать: скорбную.

Клемантина всполошилась:

— Да вы что, всерьез, что ли?! Ситроен! Ноэль! Жоэль! Что за глупые шутки! Деточки мои! Маленькие мои! Ну перестаньте! Перестаньте плакать! Что случилось?

— Противная! — обиженно ревел Жоэль.

— Плохая! — злобно визжал Ситроен.

— Ы-ы-ы! — закатился без слов Ноэль.

— Милые мои! Да что вы! Будет вам, я просто пошутила! Вы меня с ума сведете!

— Не хочу пюре! — что есть силы завопил Ситроен.

— Не хочу! — крикнул Жоэль.

— Не-а! — вякнул Ноэль.

Ноэль с Жоэлем сбивались, когда нервничали, на младенческий лепет.

Клемантина расстроилась вконец. Она обнимала, целовала детишек, приговаривала:

— Ладно, рыбоньки мои, ладно. Съедите потом. Не сейчас.

Истерика прекратилась как по волшебству.

— Давай играть в корабль, — сказал Ситроен Жоэлю.

— В корабль, в корабль, давай! — обрадовался Жоэль.

— В корабль, — подытожил Ноэль.

Они освободились от материнских объятий.

— Не мешай, — отрезал Ситроен. — Мы играем.

— Хорошо-хорошо, не буду, — смирилась Клемантина. — Можно, я тут побуду и тихонько повяжу?

— В соседней комнате, — сказал Ситроен.

— В соседней! — сказал Жоэль. — Ура, корабль!

Клемантина вздохнула и нехотя вышла. Хорошо бы они всегда оставались такими же маленькими и хорошенькими, какими появились на свет. Как в тот первый день, когда они начали сосать. Она опустила голову и погрузилась в воспоминания.

3

73 феврюля

Тут рядом заорала птица. «А, чтоб тебя, сбила окаянная, — чертыхнулся Жакмор. — Так хорошо получалось. Надо будет и дальше говорить о себе в третьем лице. Это окрыляет». Ему было еще идти и идти. В кустах по обе стороны дороги за зиму развелись прапрагаги (так называют потомственных гагенышей, подобно тому, как человечьих отдаленных потомков называют праправнуками) — белые, похожие на искусственный снег комочки копошились в ветках боярышника и суетливо чистили клювиками пушистые грудки. По обочинам лениво тянулись канавы, полные воды, сочной зелени и зеленых лягушек, наслаждаясь свежестью, пока не наступила августямбрьская сушь.

«Я влип, — продолжал свой монолог Жакмор.