«Надо потерпеть один год, – уговаривала себя Маруся. – Потом я поступлю в институт, уеду в общежитие или попрошу у мамы, чтобы она разрешила мне жить в нашей квартире. Найду работу. Устроюсь как-нибудь».

Вроде бы мечты об институте и грели ее душу, но, в то же время они казались Русе какими-то далекими, словно космос, а потому – нереальными. Рядом была мама. Рядом – и в то же время, далеко-далеко. Мама, с головой ушедшая в свою новую семью и, казалось, совсем забывшая о своей почти выросшей дочери. На фоне ее счастья девушка еще острее чувствовала свое одиночество и часто перед сном, размышляя обо всем понемножку, констатировала реальный факт: она не вписалась, не вжилась в эту новую жизнь. Оказалась недостаточно гибкой, чтобы принять все эти перемены, влиться в компанию одноклассников, привыкнуть к новому дому и к Борису.

Отчим часто спрашивал у нее, как идут дела, и она неизменно отвечала – «все хорошо». А что еще она могла бы сказать? Руся должна была быть благодарна ему, ведь она живет в его доме, учится в элитном лицее за его счет, и он сделал счастливой ее любимую маму. Чего же еще ей желать? Ей даже в голову такое не могло прийти – вместо «все хорошо» сказать «не очень».

Однажды, когда Маруся собиралась в лицей и уже застегивала свою старую куртку, Борис подловил ее.

– Марусь, не торопись, я тебя отвезу, – сказал он.

– Спасибо. Я сама дойду, – попыталась отговориться девушка.

– Я сказал, отвезу, значит, отвезу.

Первые пять минут в машине стояла звонкая тишина. Вернее, это Русе казалось, что тишина эта – какая-то звонкая, давящая на уши. Отчим уверенно вел огромный «Хаммер», пристально глядя на дорогу.

– Почему ты все еще носишь эту куртку, я же купил тебе новую? И дубленку, и пальто. И сапоги, – наконец, произнес он.

И Маруся поняла, что на этот раз ей не увильнуть.

– Тебе они не нравятся? Тогда давай поедем завтра вместе в магазины и купим тебе новые вещи. Выберешь все, что захочешь.

Девушка покраснела.

– Не надо, – излишне торопливо сказала она. – Отличные вещи, они мне нравятся.

– Так почему же ты их тогда не носишь? – настаивал Борис.

– Не знаю. – Она опустила глаза и теперь рассматривала свои коленки, обтянутые старенькими темно-синими джинсами.

– Не знаю – это не ответ! – вспылил отчим. – Ладно, – произнес он через минуту. – Я понимаю: ты не привыкла к дорогим вещам и тебе неудобно принимать их от меня – от человека, который тебе, по сути, никто. – Он тяжело вздохнул. Еще немного помолчал, словно подбирал слова. – Я тебе уже говорил: ты теперь – член моей семьи, дорогой мне человек. И все, что принадлежит мне, принадлежит и тебе. Знаю, что тебе сложно, но, пожалуйста, прекрати сопротивляться переменам в твоей жизни. Пора попрощаться с прошлым.

– Я не сопротивляюсь. – Надо же было сказать хоть что-то!

Борис опять вздохнул.

– Тогда, сделай милость, убери эту куртку и эти ботинки, – и он показал на них рукой, – в шкаф. Я не прошу тебя их выкинуть. Наверно, они тебе дороги, как память. Можешь иногда доставать их и любоваться. А на людях, будь добра, носи нормальные вещи.

Девушка залилась краской.

«Так все дело в том, что он считает, будто я его позорю!» – подумала она.

– Ты не обязана, конечно, поступать так, но я тебя очень прошу. Дело не в том, что я тебя стесняюсь, – он словно прочитал ее мысли. – Просто я хочу, чтобы у моих близких все было самое лучшее. Договорились?

Маруся кивнула, не поднимая на него глаз.