— А ваш бедный чай… Вы так и не пили его. Ну, пейте же. И скушайте что-нибудь, сделайте мне удовольствие.

Но ужин все-таки не клеился. Сердца и мысли обоих были поглощены запретной темой. Именно тем, о чем они решили не говорить. С усилием они время от времени обменивались общими фразами. В промежутки молчания Ивонна порой быстро взглядывала на него. Но мрачное выражение его лица не говорило ей того, что ей так хотелось знать.

Наконец, эта комедия окончилась. Оба встали из-за стола и заняли обычные свои места у камина. Джойс набил трубку и стал шарить в карманах, отыскивая спички. Ивонна свернула в трубочку бумажку; зажгла ее в камине и держала перед ним, пока трубка не раскурилась. Он хотел поблагодарить ее, но слова не шли с языка. От этой дружеской услуги еще больше сжалось его сердце. Ивонна позвонила; пришла пожилая, довольно неряшливая служанка — убрать со стола. Внешность Сарры более, чем все остальное, заставляла Джойса ненавидеть свою бедность. Она пила, была неряшлива, одним своим присутствием грязнила атмосферу, в которой жила Ивонна. Ее появление послужило для него новым аргументом против себя самого.

Какую жестокую задачу предстояло ему решить. На одной чаше весов — богатство, покой, прекрасное общественное положение для Ивонны, а для него — отчаяние и нищета. На другой — эгоистическое счастье для него, а для Ивонны — это убожество и в обществе — жизнь отверженной. Он знал, что она, кроткая и благородная, безропотно будет нести свою участь, если он выберет второе.

Внутренний голос подсказывал ему, что она и замуж за него выйдет, если он попросит. И каждая попытка подавить искушение, забыть обо всем, кроме своей нежной любви к ней, была несказанной мукой.

— Какая жалость, что я не могу спеть вам! — сказала она, нарушая долгое молчание. — Теперь, когда я чувствую что-нибудь, я не знаю, как это выразить. Прежде я могла все сказать — пением.

— Если бы вы могли, я бы попросил вас спеть серенаду Гуно.

— О, нет! Не это. Это было последнее, что я вам пела, и оно принесло несчастье нам обоим.

На миг он, как истый влюбленный, истолковал ее слова в свою пользу. Сердце его забилось быстрее. Чтобы сдержать охвативший его бешеный порыв, он нервно закусил янтарный мундштук трубки.

И ему стало ясно, что только в одиночестве он может решить эту жестокую задачу, от решения которой зависело счастье трех человек. Он встал.

Я пойду пройдусь, Ивонна. Все это немножко взбудоражило меня. А вам лучше бы лечь пораньше. У вас утомленный вид.

— Да. У меня мучительно болит голова.

Ивонна заставила себя ясно улыбнуться ему, когда он прощался с нею. Но как только дверь затворилась за ним, улыбка сбежала с ее лица, оно вытянулось, стало почти суровым. Дух сошел на нее, коснулся ее волшебным крылом, и ребенок сразу превратился в женщину. Взор ее бестрепетно устремлялся в будущее и видел ответственность и скорбь жизни не как смутно пугающие неудобства, о которых охотно забывала ее легкомысленная детская душа, укрывшись в первом попавшемся убежище, но как унылую реальность, заурядную по форме и серенькую по окраске.

Раз она не нужна Стефану, долг ее — вернуться к Эверарду, как она обещала. Она обязана была спросить согласия у Стефана. И Стефан обязан дать его, если она не нужна ему для чего-либо большего, чем дружеское ежедневное общение. Она испытала Стефана и убедилась, что он не любит ее. Она пустила в ход свои женские чары — и потерпела поражение; никогда она не чувствовала этого с такой болью. Она не имела власти скрасить его жизнь, отторгать от него гнетущие заботы. Иначе он не решился бы отпустить ее; его сердце потребовало бы более тесного союза. Как женщина — она бессильна над ним. Теперь она понимала это. И менее нужна ему, чем Эверарду. Она доказывала себе это с убедительной логикой отчаяния.