— Потому что мне жизнь без тебя стала невыносима. Я думал, что перемена места и новые обязанности развлекут меня. Я ошибся. И к моей тоске присоединились еще угрызения за то, что я был суров к тебе в тот страшный час.

— Я помнила только о вашей доброте, Эверард, — ответила Ивонна со слезами на глазах.

Его волнение заразило и ее — теперь она видела, как он страдал.

Он встал, подошел к ней и нагнулся над ее креслом.

— Вернешься ты ко мне, Ивонна?

Она отдала бы все на свете за то, чтобы убежать, иметь хоть несколько часов для того, чтобы подумать. А он ждал немедленного ответа. Женский инстинкт отчаянно искал выхода.

— На что я вам? Петь я уже не могу. Вот, слышите?

Она повернулась боком в своем кресле и, отвернув от него голову, начала, улыбаясь, арию Ангела из оратории «Илия». Епископ, потрясенный, невольно отшатнулся. Он не представлял себе ясно, что значит потеря голоса. Вместо чистых, голубиных ноток, которые так пленяли его, с уст ее срывались лишь беззвучные писклявые звуки. Она перестала петь, попыталась улыбнуться, но не могла и разрыдалась.

— Поедем со мной, детка моя дорогая, — молвил он, снова наклоняясь к ней. — Я буду еще нежнее любить тебя.

Ивонна порывисто вытерла глаза.

— Какая я глупая! Слезами не воротишь голоса.

— Я посвящу всю остальную жизнь свою тому, чтобы вознаградить тебя за это. Поедем, Ивонна!

— О, Эверард! Не требуйте от меня сейчас ответа — воскликнула она, прижатая к стене. — Все это так неожиданно, так страшно.

Он со вздохом отошел и сел на прежнее место. Он был несколько разочарован. Он не предвидел возможности отказа. Но взгляд на низкую, бедно обставленную комнату успокоил его. Грубая, но безукоризненно чистая скатерть, домашнее печенье, жестянка с остатками мясных консервов на столе, потертый коврик у ног его, — все это говорило если не о бедности, то, во всяком случае, об очень скудных средствах. Едва ли она станет колебаться. Но она колебалась.

— Подумай, если это тебе нужно, — выговорил он, закладывая ногу за ногу. Наступило краткое молчание. Наконец, она сказала с дрожью в голосе.

— Я знаю, я обещала вам. Но с тех пор многое изменилось. Я думала, что всегда буду свободной. Но, как видите, я не свободна.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Я говорю о Стефане. Он спас меня от голодной смерти, отдал мне все, что у него было, и работает, как невольник, чтобы прокормить меня и доставить мне хоть какие-нибудь удобства. Вы не знаете, как благородно он поступил со мной — да, благородно, Эверард, я не могу назвать это иначе. Он имеет такие же права надо мной, как имел бы брат или отец, я не могу уйти от него без его согласия. Это было бы жестоко и неблагодарно. Неужели вы сами не понимаете, Эверард, что это было бы просто грешно?

Его лицо омрачилось. Гордость его возмущалась. Но он подавил ее и стерпел унижение:

— Это снимет с плеч его тяжелую ответственность. Я готов протянуть ему руку и помочь ему улучшить свое теперешнее положение.

— И забыть прошлое совсем?

— Душой рад буду забыть.

— Он и теперь жестоко страдает.

— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы исцелить его рану. Сознаюсь, я осудил его слишком сурово.

Щеки Ивонны вспыхнули от радости; она взглядом поблагодарила его. Затем, подумав, выговорила как-то грустно:

— Может быть, если вы поможете ему подняться, он не будет тосковать по мне.

— Во всяком случае, я обеспечу его, — с достоинством сказал епископ. И затем, уже другим тоном, склоняясь к ней и жадно вглядываясь в нее, продолжал:

— Ивонна, так ты согласна снова быть моей и делить со мной жизнь — в новом мире, где все прекрасно?.