Он вернулся к своей работе, ободренный и повеселевший, но его взгляд на жизнь с этого дня стал еще мрачнее. Что он страдает — это справедливо. Это хорошо. Это кара за его поступок. Но за что же страдать Ивонне? Чем провинилось это кротчайшее, невиннейшее существо, что судьба гнет его в три дуги? Что за неумолимая жестокость! И тень от этих мрачных мыслей омрачала страницы, которые он исписывал изящным косым почерком.

Прошло две недели, в течение которых он навещал Ивонну каждый приемный день, принося ей цветы и разные мелочи, насколько это допускал его тощий кошелек. Каждому пустяку она радовалась, как ребенок. В своих скитаниях по Лондону он заметил на одной из людных улиц лавочку букиниста, специально торговавшего дешевыми подержанными французскими романами. Обидно было, что нельзя пойти в хороший магазин и взять все новинки, вышедшие в Париже, но бедняк должен довольствоваться тем, что ему доступно. Восторг Ивонны вознаградил его за уязвленную гордость. Она тут же, при нем, перелистала все их, заглядывая в последнюю страницу, чтобы узнать, чем кончится. И неряшливый вид, который придавали чистенькой больничной койке все эти томики в грязно-желтых обложках, забавлял их обоих.

Они говорили о многом. Ивонна рассказывала о своих наблюдениях над соседками по палате, об их чудачествах и о том, как идет их выздоровление. С детской простотой и врожденным пристрастием к смешному, она иной раз сообщала ему и такие подробности, которых ему, как мужчине, пожалуй, и не следовало бы знать. Потом спохватывалась, слегка краснела и с улыбающимися глазами говорила:

— Я все забываю, что вы мужчина. Вы бы сами меня остановили.

Джойс, с своей стороны, старался развлечь ее рассказами о том немногом веселом и забавном, что встречалось ему в его колониальных скитаниях. Нокс вырос у него в героя цикла артуровских легенд. Что же касается толстухи бурки, он сам дивился тому, с каким злобным юмором он описывал ее.

— Вы непременно должны описать все это, — говорила Ивонна, принимая строгий вид. — Вы не должны бросать это на ветер, только для меня.

Эти рассказы помогали Джойсу выделять отдельные эпизоды из смутной массы впечатлений и таким образом приносили ему не только радость, но и пользу. А радости они давали много, тем более, что и сама Ивонна всякий раз неподдельно радовалась его приходу. Она уверяла, что без него считает часы до следующего свидания. И вряд ли преувеличивала. Его посещения были светлыми точками в ее печальной, монотонной жизни, полной страхов. Когда он приходил, она собирала все свои силы и мужество, стараясь, чтобы час свидания прошел приятно. Мужчины не любят женщин, которые вечно плачут и жалуются, думала бедная Ивонна. Если она не будет веселой в его обществе, ему надоест навещать ее и она опять останется одна, больше прежнего одинокая. И потому Ивонна не рассказывала Стефану о страхах, которые тяжким бременем давили ее бедную маленькую душу и не давали ей спать по ночам, когда кругом в полутемной палате призрачно раздавались тихие стоны и сонный лепет других больных.

Ее терпеливая покорность своей участи восхищала Джойса. Но он не представлял себе, каково ее действительное положение. Весь пережитый стыд и унижение не убили в нем джентльмена, и он не счел возможным вмешиваться в ее частные дела. К тому же, он нимало не сомневался, что как только Ивонна выздоровеет, она снова заживет по-прежнему, и ее гостиная до скончания века будет для него райской обителью, где он будет отдыхать. Он был уверен, что в больницу она легла только потому, что дома за нею некому было ухаживать, так как друзья ее, неведомо почему, разбежались.