Резким движением она сунула руку под одеяло и сорвала простыню, стягивавшую ее живот. Анжель рванулся было к ней.

— Не подходи!

В ее голосе было столько ненависти, что муж замер, не вымолвив ни слова.

— Прочь отсюда! Оба!! Потому что ты мне это все устроил, а вы видели меня в таком позоре, во всей красе. Прочь! Проваливайте!

Жакмор пошел к двери, за ним Анжель. Скомканная простыня полетела ему вслед и угодила в голову. Анжель споткнулся и ударился лбом о косяк. Дверь захлопнулась за ним.

VII

Лестница, по которой они спускались, была выложена красной плиткой. Она содрогалась под их ногами. Остов дома — огромные черные балки. Стены побелены известкой. Жакмор пытался найти подходящие слова.

— Ничего, скоро она отойдет.

Анжель промычал что-то невразумительное.

— У вас, наверное, камень на душе? — старался завязать разговор психиатр.

— Нет. Два месяца я сидел взаперти. Так-то вот, — ответил Анжель и криво усмехнулся.

— Даже странно вновь чувствовать себя свободным, — сказал он.

— И чем же вы занимались эти два месяца? — спросил Жакмор.

— А ничем, — ответил Анжель.

Огромный холл, по которому они шли, был, как и лестница, облицован красным песчаником. И совсем мало мебели: массивный стол из светлого дерева, из него же буфет, несколько подобранных им в тон стульев. На стенах два-три светлых пятна картин, очень красивых. Анжель остановился у буфета.

— Выпьете чего-нибудь? — спросил он.

— С удовольствием, — ответил Жакмор.

Анжель налил два стакана домашней наливки.

— Напиток что надо! — оценил Жакмор. И, поскольку его собеседник молчал, ему пришлось продолжить:

— Ну и как оно, отцом-то быть?

— Честно говоря, хреново, — отозвался Анжель.

VIII

29 августа

Клементина была одна. В комнате царила мертвая тишина. Лишь изредка под занавесками слышался легкий плеск солнечных лучей.

Она чувствовала себя совершенно оглушенной и вместе с тем наслаждалась покоем. Ощупала свой плоский и мягкий живот. Набухшие груди распирало. Она вдруг пожалела свое тело, ей было стыдно перед ним, и она забыла, как накануне сорвала повязку с живота. Ее пальцы пробежали по шее, по плечам, по ненормально раздувшейся груди. Что-то ей стало жарко: видно, поднялась температура.

Из-за окна доносился смутный, далекий шум деревни. Было как раз время работы в поле. В темных стойлах визжали наказанные животные. Впрочем, их обида была скорее показной.

Ее питомцы тихо спали рядом. Чувствуя к ним брезгливость, она не очень решительно взяла одного и подняла над головой на вытянутых руках. Он был весь розовый, с мокрым жадным ртом, вместо глаз — красные, как мясо, складочки кожи. Отвернувшись, она обнажила грудь и поднесла к ней своего пачкуна. Тот жадно зачмокал, судорожно сжимая кулачки. Заглатывая очередную порцию молока, он издавал горлом противный звук. Приятного в этом было мало. Кормление приносило чувство легкости, но и опустошало. Опорожнив грудь на две трети, сосун отвалился, раскинул ручки и мерзко захрапел. Когда Клементина положила его рядом, он, не переставая храпеть, странно зачмокал, и во сне продолжая сосать. На голове у него рос жалкий пушок. Родничок как-то беспокойно пульсировал, так что хотелось надавить на него и остановить биение.