Беспокойство овладело Малколмом, каждый нерв в нем был натянут, он мысленно торопил такси, чтобы поскорее увидеть виллу с голубыми ставнями, где, он знал, его ждет Элизабет.

У въезда в деревню единственная узкая улочка была запружена поселянами, они направлялись к церкви на холме. Такси остановилось.

Высунувшись из окошка, Малколм увидел процессию, впереди нее мальчиков в белых стихарях, а за ними гроб. Жители деревни вышли проводить это печальное шествие. Они стояли вдоль улицы, многие навзрыд рыдали, иные молча глядели застывшим взором, без слез. У всех на лицах была скорбь, словно хоронили близкого и дорогого человека.

Малколм видел, как многочисленна процессия и как медленно она движется. Он инстинктивно снял шляпу, и внезапно его взор остановился на мужчине. Он узнал его, и сердце сжалось от недоброго предчувствия. Открыв дверцу, он вышел из машины и приблизился к поселянам, которые стояли вдоль улицы, ожидая приближающуюся процессию. Он уже видел небольшой, покрытый покрывалом гроб на погребальных дрогах и человека, идущего за ним. Подойдя поближе, Малколм слился с толпой и обратился к одной из женщин, оказавшихся рядом. Та подняла голову, и он узнал в ней жену Пьера. Лицо ее было заплакано.

Она отвечала на вопросы, которые он задавал ей почти неосознанно, пересохшими губами, глухим, едва слышным голосом.

— О, месье, — причитала женщина, — это мадемуазель Элизабет. Мы все так любили ее, а теперь она ушла от нас. Она была так добра к моему маленькому Жану.

Малколм остолбенело молчал. Он слышал слова, но они куда-то проваливались в него и жгли немилосердно, как капли раскаленной смолы.

Он слышал медленные шаркающие шаги процессии, скрип колес катафалка, пение хора и голос священника, читающего молитву.

Люди крестились и шептали слова молитвы, когда погребальные дроги с останками Элизабет приближались к ним.

Теперь Малколм хорошо видел Ивана с поникшей головой, лицо его было бледно, волосы в беспорядке, глаза полны невыразимой боли, губы судорожно сжаты в попытке сдержать рыдания. Процессию завершали дети, несущие множество венков, женщины с букетами мимозы, а за ними — мужчины и подростки. Длинный поток людей в полном молчании поднялся по лестнице, ведущей к церкви. За процессией последовали стоявшие вдоль улицы прихожане. Женщины в черных шалях и мужчины в своей лучшей одежде представляли собой картину подлинной скорби.

Жена Пьера вопросительно посмотрела на Малколма, прежде чем последовала за всеми.

— Вы пойдете в церковь, месье? — спросила она. — Это будет прекрасное отпевание.

Малколм отрицательно покачал головой, а потом, когда она повернулась, чтобы уйти, быстро спросил:

— Когда она умерла?

— Рано утром в понедельник, месье, — ответила женщина. — Она заболела в субботу, и врач сразу же сказал, что надежды нет, Она простудилась, и это было для нее смертельным.

Деревенская улица опустела, Малколм остался один. Глухим, но твердым голосом, удивившим его самого он сказал шоферу:

— Ждите меня здесь.

Малколм поднимался по тропе, пока не почувствовал, что устал и едва передвигает ноги. Он долго стоял перед виллой. Голубые ставни были наглухо закрыты, единственным признаком жизни были воркующие голуби на крыше, они еще не знали, что той, которая любила их, уже нет.

Он посидел еще какое-то время на камне, с которого любовался морем, когда, скользя по гальке, к нему спустилась Элизабет, чтобы изменить, как он сразу почувствовал, его отношение к окружающему миру и к тому, что творилось в его душе. Но сегодня не было солнца, мир тоже оплакивал его потерю. Море отсюда казалось серым и мертвым.

Даже самому себе Малколм не смог бы объяснить, что он чувствовал. Вокруг все казалось безжизненным и серым, голову стянуло железным обручем, он словно спрессовал живые мысли; ему, неприкаянному, некуда было идти.