В том, что его, удобно устроившегося на диване спального вагона, мчал сейчас через ночь «Голубой экспресс», Малколм видел нечто символическое.

Слова «магия Лазурного берега» попались ему на глаза, когда он раскрыл рекламную страницу газеты. Эти слова возродили в нем тот остаток воображения, который он всегда подсознательно берег.

И на мгновение перед его мысленным взором возникли лазурное море, цветущие мимозы, высокое, в звездах небо, ленивый плеск волн, набегавших на золотую полоску песка.

Он понял в какой долгой — целых десять лет — дремоте пребывало его воображение.

Приехав в отель, он предоставил лакею распаковать чемоданы в своем просторном, с видом на море номере.

Пока тот ходил от чемодана к шкафу, развешивая и раскладывая вещи по своим местам, Малколм отдыхал в кресле, любуясь тем, как щедро светит солнце в окно.

Время от времени на хорошем французском он инструктировал слугу, куда лучше положить ту или иную вещь.

Малколм был педантично аккуратен, что свойственно привыкшим к одиночеству мужчинам. В их доме в Лондоне его спальня была образцом аккуратности и порядка.

Он не стал использовать в качестве спальни гардеробную, примыкавшую к спальне Флоренс. Она была отдана в распоряжение Нанны, чтобы та была поближе к хозяйке. Малколм выбрал большую, холодную комнату на другой стороне лестничной площадки и с каким-то садистским удовольствием обставил ее с суровостью монастырской кельи.

Лакей, закончив свою работу, поклонился и ушел. Но не успел он покинуть номер, как Малколм снова вызвал его и попросил немедленно заказать цветы.

Солнце и пейзаж за окном внезапно вызвали в нем страстное желание наполнить комнату цветами. Это было странной причудой, неким даже капризом, и сделай это кто-то другой, он бы сам позлословил над ним. Вскоре горничная внесла несколько ваз с золотистой мимозой и две большие вазы с благоухающей гвоздикой. И Малколм почувствовал какое-то необъяснимое удовольствие.

Щедрый солнечный свет, льющийся в окна, успокаивал, позволял расслабиться. Малколм долго лежал, закрыв глаза, но потом поднялся, снял с себя дорожную одежду, принял ванну и переоделся.

Вместе с пылью и копотью он смыл с себя, казалось, и кое-что из своего прошлого — ту неестественную сдержанность, которая, он чувствовал, словно тонкий слой чего-то чужеродного, уже дала трещину и начала разрушаться.

Малколм вышел из ванной, насвистывая, и когда час или полтора спустя лифт доставил его в холл, он успел уже наглядеться в зеркало на себя, помолодевшего.

Сезон только начинался, и приезжих в гостиной и баре отеля было немного.

Малколм окинул их оценивающим взглядом, не потому, что искал знакомые лица; просто к нему постепенно возвращались его прежние привычки.

Попивая коктейль с шампанским, он наблюдал за публикой.

Красивая, но уже увядшая женщина, которая, видимо, знавала лучшие дни, с равнодушным видом ждала, пока ее муж закончит просматривать газету и поведет ее на ленч. Загорелый юноша, сидевший в углу, наконец дождался юную американку, которая шумно извинялась за то, что опоздала на три четверти часа.

Все это теперь было интересно Малколму и забавляло его.

Он мысленно сочинял всяческие курьезные истории об этих людях, ставил их в ситуации, которые наверняка удивили бы их и даже обескуражили, узнай они об этом.

Поэтому Малколм вздрогнул от неожиданности, когда услышал голос рядом:

— Простите, сэр, не позволите ли заглянуть в вашу газету?

Повернувшись, Малколм увидел седовласого франтоватого мужчину, сидевшего в низком кожаном кресле.

У Малколма на коленях лежал вчерашний номер «Таймс», который он купил, покидая Париж.

— Разумеется, — сказал он, передавая газету соседу. — Но она вчерашняя.

— Это не имеет значения, — последовал ответ.