– Как я понимаю, холм и долину Лексбаха держать мне? – Елизавета уже видела, как это будет, но финал истории терялся в сумерках будущего вечера. Она не знала, чем закончится это сражение, но зато твердо знала, что оно состоится.

– Что ж, – закончила она вслух мелькнувшую ласточкой мысль, – туман, кажется, расходится, и нам пора выдвигаться к месту...

12

В Скулнскорхе говорят, что у каждой битвы есть ночь после битвы, и это правда, разумеется. Когда-нибудь заканчивается все – даже самые кровавые сражения. Другое дело, как ты встретишь "сумерки завтрашнего дня" – победителем, беглецом, или трупом. Возможны и другие отвратительные варианты, но, к счастью, в этот раз ей снова повезло. Сражение закончилось засветло, и, забрызганная с ног до головы кровью своих врагов, Елизавета была все еще жива, и более того – невредима. Затем сгустились сумерки, и наступила ночь, и это была ночь победы. Однако у вымотанной до последнего предела Елизаветы не осталось сил даже на то, чтобы отпраздновать свою военную удачу. Она упросила Тилли возглавить торжества, воссев на возвышении во главе пиршественного стола, а сама отправилась отдыхать. Однако впечатления прошедшего дня не оставляли ее ни на мгновение...

– О, ты – златокудрая дщерь огнеликого Марса, – служанки освобождали Елизавету от брони и промокшей от пота и дождя одежды, а в ушах звучала чеканная латынь. – Славься Беллона – наперсница мудрой Афины...

На рассвете снова пошел дождь, мелкий, холодный, скорее – стылая морось, словно бы зависшая между небом и землей. Но воздух уже пах гарью, и чуткий нос Елизаветы улавливал отвратительные ароматы смерти. Сражение еще не началось, но будущее уже было растворено в утреннем воздухе, смешавшись с крошечными каплями медленного дождя.

Елизавета, сопровождаемая лишь малой свитой, объезжала фронт изготовившейся к бою армии.

– Ты, что затмила красой и удачей Диану... – Граф Богуслав Гасиштейнский из Лобковиц, одетый в тяжелый черный доспех, стоял перед строем богемских пикинеров и самозабвенно читал хмурым солдатам и низкому небу свои стихи. Великолепная латынь срывалась с его губ вместе с паром, а в глазах горело то экстатическое безумие, что одинаково свойственно истинным поэтам и бесстрашным воинам. Лобковиц был высок и крепок телом, хотя и немолод – в его бородке клинышком и длинных волосах была заметна густая седина. Тем не менее, он являлся не только высокообразованным человеком – что и само по себе редкость в эту суровую эпоху, – но и безупречным рыцарем и отличным командиром.

– Богемцы! – Елизавета привстала в стременах и взбросила вверх руку с клевцом, который, вместе с ее знаменитым моргенштерном, успел превратиться за месяцы безумного похода на запад едва ли не в символ графини Скулнскорх. – Богемцы! Слава или смерть! Стоять неколебимо! Драться отважно! Со щитом или на щите!

"Что я несу! Боже мой, что я несу!"

Но богемцы, приставшие к войску Елизаветы около месяца назад и поклявшиеся ей в личной верности, дружно ответили слитным воплем "Скулнскорх! Скулнскорх!" и подняли вверх в знак приветствия свои длинные пики.

– Виват, конунг! – кричали они. – Скулнскорх! Скулнскорх и Богемия! Ура!

"Сильно, дружно, но выдержат ли они удар рыцарского клина?" – думала Елизавета, проходя на рысях мимо сплоченного строя.

Восемьсот богемских пикинеров, пятьсот бургундцев виконта де Сан се Же, вооруженных алебардами и секирами, и две сотни брабантских арбалетчиков, во главе которых Елизавета поставила графа Гильденстерна, – им предстояло удерживать узкое дефиле на левом берегу Ратмансдорфского ручья.