– Курите! – небрежно бросил Людвиг, застегивая пуговицы на рубашке. – Можете и мою жену угостить, вон, как глазом косит!

– Ты этого не можешь видеть! – вскинулась Елизавета, занятая своим платьем, оснащенным удручающим количеством крючков и застежек.

– Я вижу тебя в зеркале, – объяснил Людвиг.

– И ведь четыреста лет – это ужасно долго, – сказал он через мгновение. – Никто, верно, и не знает теперь, кто есть кто в списке Электоров?

– Вы снова правы, ваше величество...

– Все еще Высочество, с вашего позволения!

– Как прикажете! Пахитоску, графиня?

– Я бы и от глотка чего-нибудь эдакого не отказалась, – призналась Елизавета. Она взяла пахитоску, прикурила от предложенной кавалерист-девицей спички и вдруг вспомнила про одну генеалогическую линию, неочевидную, на первый взгляд, но вполне возможную. Особенно в мире, в котором возможно почти все, на что способно человеческое воображение.

– Скажите, Беата, а тайный советник Рейнарт Фалль, случайно, не один из Электоров?

– Знали или угадали? – усмехнулась премьер-майор и протянула Елизавете крошечную серебряную фляжку. – Глоток граппы?

– Только не говорите, что это grappa stravecchia из Фриули! – Елизавета вспомнила сейчас, что именно об этой виноградной водке из винного погреба тайного советника рассказывала ей вечность назад – или, возможно, всего лишь прошлым вечером – племянница доктора Фалля Тилли Шенк.

– Но, что же делать, если это именно она? – улыбнулась Беата. – Снова угадали, ваше Высочество, или вы все знаете наперед?

– Она все знает наперед, – Людвигу явно не понравилось, что разговор отклонился от избранной им темы, но Елизавете он простил бы и куда больший грех. Это она хорошо разглядела в выражении его синих глаз, в движении губ, в позе и напряжении мышц плеч.

– Мы едем в Марбург? – спросил он.

– Так точно! – Беата поняла его тон по-своему и, по-видимому, правильно. – Но надо торопиться, ваше Высочество! Войска, оставшиеся верными королю...

– То есть, ночью случился переворот? – спросила Елизавета, сделав глоток граппы.

– Ну, – пожала плечами кавалерственная дама, – можно сказать и так.

В городе стреляли. Иногда туго натянутое полотно зимней ночи разрывали одиночные винтовочные выстрелы, резкие, с хрипотцой, словно где-то там, за притихшими домами крепкие руки судьбы "ломали о колено" сухие и трескучие ветки мертвых деревьев. Но чаще – тут и там – вспыхивала заполошная пальба, утробно ухали разрывы гранат, играя всполохами в низко просевшем под тяжестью туч небе, и рокотали, захлебываясь, пулеметы. Перестрелки возникали, непредсказуемые, как стихия, и так же внезапно прекращались, все время, смещаясь по азимуту, так что было совершенно невозможно понять, где и что происходит, и кто, в конечном счете, берет верх. Впрочем, ближе к утру, когда воздух наполнился неярким жемчужным сиянием приближающегося рассвета, и с низкого неба начали падать медленные распушенные хлопья снега, кое-что начало проясняться. Где-то на западе, должно быть, у реки и за ней, громыхнули вразнобой танковые орудия, глухо ударили залпы гаубиц, раздались первые разрывы снарядов и кашляющее стаккато крупнокалиберных пулеметов...

– Ну, вот, – одобрительно кивнул генерал Бауэр, – а вы говорили!

– Вообще-то никто ничего не говорил! – возразил Том, стоявший на капоте бронеавтомобиля и пытавшийся на слух определить, что и где теперь происходит в Марбурге.

– Но ведь подумали! – барон достал из кармана кожаного реглана сигару и хотел, было, закурить, но передумал и все-таки объяснился.