– Что ты собираешься делать теперь?

– Не знаю. Это ужасно, что произошло с Вильхельмом. Арне теперь только об этом и думает. Он встревожен и раздражен. Он многое хотел сказать Вильхельму, но теперь никогда не сможет. В любом случае мы не можем играть свадьбу до похорон. Все‑таки облегчение среди всего этого ужаса.

– Ты хорошо знала Вильхельма?

Биргитта устремила взгляд в окно.

– Он обращался со мной как с родной дочерью. Вильхельм очень хорошо ко мне относился. Поначалу немного стеснялся, но со временем все больше раскрепощался. Он был на самом деле занятный. Когда я оставила Улофа, с Вильхельмом мы продолжали общаться. Он сначала расстроился, что все так получилось, а потом сказал: «Зачем все усугублять?»

– Когда вы с ним разговаривали в последний раз?

– По телефону, вечером накануне его предполагаемого отъезда.

– Сказал он что‑нибудь особенное?

– Он собирался на рыбалку. Перед этим он просидел весь день в кабинете и хотел на свежий воздух, проветриться.

– Ты уверена, что он собирался вечером на рыбалку?

– Да. Он хотел подумать в тишине и покое о своей жизни. Я думаю, он хотел продать усадьбу и выплатить Моне ее часть. «С ней спать – все равно что с трупом», – сказал он мне однажды, когда мы собирали лисички и я спросила, каково им вместе. Было заметно, что им не очень‑то хорошо вдвоем. Она его все время шпыняла своими намеками и никогда не смотрела ему в глаза. Никогда не улыбнется, никогда не поддержит. Они жили рядом друг с другом, как два двухлетних ребенка в одной песочнице.

– Не знаешь, он не собирался с кем‑нибудь встретиться на рыбалке?

– Похоже на то. Он собирался поехать туда в определенное время. И сказал что‑то в том духе, что жизнь коротка, пора платить по счетам и прощаться. Я не знаю, что он имел в виду. Мона тогда была дома, во всяком случае. Я слышала, что он сказал ей подвинуться, чтобы он мог сесть. Он тяжело дышал, как будто бежал к телефону. Это я сама позвонила.

– Ты сказала, он собирался развестись. Он стал встречаться с другой женщиной?

– Нет. Тогда он был бы радостным. Такие вещи сразу чувствуются. Нет. В последнее время он грустил. Говорил обычные слова, но голосом, падающим в конце каждой фразы. Понимаешь, о чем я? Когда берешь уроки пения, начинаешь замечать мелодику речи. У некоторых она настолько явная, что можно записать нотами. Вообще‑то я бы поняла его, если бы он заглядывался на других женщин. Мона ведь никогда не заботилась о том, чтобы кому‑нибудь нравиться. Если на ней блузка, то это огромный бесформенный балахон, застегнутый на все пуговицы и с длинными рукавами. Она не красится, а волосы закалывает в пучок, вместо того чтобы потратиться на красивую стрижку. Она никогда Вильхельма не погладила, никогда ласкового слова не сказала. Не скудновато ли для семейных отношений? Я бы первая его поздравила, найди он кого‑нибудь, кто полюбил бы его таким, какой он есть. Знаешь, по‑моему, Мона смотрела на него сверху вниз. И он это чувствовал.

Арвидсон ждал Марию у выхода из ресторана. Мария просияла при виде его и стала оглядывать площадь, ища глазами Эка.

– Он ушел час назад с рыжей девушкой‑акупунктурщицей из центра по борьбе с курением, – объяснил Арвидсон. – Никогда не видел, чтобы он так стремился бросить курить. Он, наверно, рассчитывает на индивидуальный курс.