Волшебник Калатин шел впереди. Его длинный плащ плыл за ним по волнам.

Становилось все мельче. Когда они прошли две трети пути, вода едва доходила им до колена. Конь пофыркивал от удовольствия. Купание явно пошло ему на пользу. Он тряс гривой и раздувал ноздри. Его радовал вид пышных зеленых трав, которыми были покрыты склоны холма.

От замка Ралины не осталось и следа. На его месте у вершины стоял двухэтажный дом из белого камня, сверкавшего на солнце. Кровля была сложена из серого сланца.

— Приятный домик, — подумал Корум, — трудно представить, что в нем живет оккультист. — Принцу вспомнились стены древнего замка, сожженного мстительным Гландитом.

Почему он так не доверяет этому Калатину? Уж не похож ли тот на герцога Гландит-а-Края? Глаза, походка, голос, — должно же было хоть что-то остаться? Впрочем, сравнивать их было глупо. Да, в Калатине многое неприятно, но, возможно, побуждения его и благи. В конце концов, он спае Коруму жизнь. Судить о волшебнике только по одним его циничным высказываниям глупо.

Они пошли по извилистой тропке, ведшей к вершине холма.

Корум радовался запаху весны, запаху цветов, трав, цветущих деревьев. Благоуханный мох покрывал скалы; на лиственницах и ольхе вили гнезда птицы, сновавшие средь яркой молодой хвои и листвы. Выло за что благодарить Калатина, — угрюмый пейзаж успел крайне утомить Корума.

Наконец, они подошли к дому. Калатин помог Коруму расседлать коня, затем пригласил Принца в дом, широко распахнув перед ним двери.

Почти весь нижний этаж занимала одна большая комната со множеством широких застекленных окон. Часть окон выходила на море, часть — на заснеженную мертвую землю. Над землей клубились облака, над морем же небо было совершенно ясным. Казалось, что тучам было заповедано переходить некую незримую черту.

Стекло было практически неизвестно мабденам, по крайней мере, Корум никогда не встречал его у них. Похоже, Калатин не зря изучал древнюю премудрость.

Высокие потолки поддерживались каменными перекрытиями. Комнаты были набиты книгами, свитками пергамента, дощечками, испещренными непонятными знаками, странными устройствами и приспособлениями, — не дом, а настоящее логовище мага. В предметах или, точнее, в страсти Калатина Корум не нашел ничего дурного. Человек этот величал себя волшебником, но походил скорее на философа, бьющегося над разгадкой тайн мироздания.

— Посмотри! — сказал Калатин. — Я успел свезти сюда почти все библиотеки Лайвм-ан-Эша, прежде чем эта великая цивилизация погибла в пучине вод. Многие соплеменники смеялись надо мною, говоря, что я забиваю себе голову чепухой, что книги эти написаны такими же безумцами, как и я, что в них не больше правды, чем в моих писаниях. Историю они считали легендой. Боги и демоны казались им поэтическими образами, эдакой метафорой. Я же думал иначе, и оказался прав. — Калатин мрачно усмехнулся. — Они доказали мою правоту своей смертью. — Улыбка его стала мягче. — Только не подумай, что мне было приятно узнать о том, что заблуждавшаяся сторона была растерзана сворой Кереноса или обращена в камень самими Фой Мьёр.

— Тебе не жаль их? — Корум сел у окна и стал смотреть на море.

— Жаль? Нет. Жалость мне неведома. Неведомо мне и чувство вины. Смертные слишком увлечены эмоциями, — это им и мешает.

— Разве тебя не мучает совесть? Ведь ты отправил двадцать семь сыновей и внука в бессмысленный поход, так и не увенчавшийся успехом.

— Определенные успехи все же были.