Перед выборами в риксдаг его хотели привлечь в качестве агитатора либералы, но он объяснил, что не является либералом в их понимании слова. «Высший класс консервативен, а низший класс либерален, что совершенно естественно, однако, если либеральный рабочий класс считает себя лучшей частью общества, которой принадлежит будущее, это уже нонсенс». Итак, поскольку адвоката нельзя было использовать ни для каких целей, люди просто вытеснили его из своего круга, чему он отнюдь не противился.

Конкуренция с Шёгреном сначала складывалась в пользу бывшего писаря, поскольку он переманивал у Либоца клиентов, так что адвокату пришлось несладко, особенно когда понадобилось выплачивать деньги по поручительству за брата, но к этому он был готов. Впрочем, чуть погодя Либоц получил свою клиентуру обратно, и тогда Шёгрену стали помогать власти, доверяя ему различные поручения и должности: он продвигался от представителя виноторговой компании к канцеляристу при муниципалитете, затем к поверенному страхового общества, пока, наконец, не занял пост казначея «Гранд-отеля», который таки открылся в городе следующей зимой.

* * *

Асканий, превратившийся к этому времени в седого старца, днями напролет стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу, глядя, как растет здание «Гранд-отеля». По мере этого роста старик буквально врастал в землю, потому что теперь он не доставал до первой поперечины в оконной раме и не мог с пола открыть форточку.

Днем он чуть ли не постоянно играл в бильярд, а вечерами сидел один в кофейне, попивая вино и слушая оркестрион. При этом ресторация была залита светом: горели все пятьдесят газовых рожков. По субботам старик приглашал в гости прокурора с адвокатом и как будто оживал; он снова и снова рассказывал одни и те же истории, часто путая даты и имена (словно подготавливал слушателей к грандиозному спектаклю), однако его неизменно прерывал Либоц, не желавший доставить Черне подлую радость держать жизнь старика в своих руках, если в откровениях последнего окажется какая-нибудь опасная тайна, чего невозможно было предугадать заранее.

Разумеется, Асканий понимал, что с открытием «Гранда» его права на виноторговлю будут прекращены, но он отодвигал от себя эту мысль, будучи не в силах подать жалобу или просить о получении прав заново. Его числили малоумным, едва ли не душевнобольным, и, если бы у него были наследники, он бы уже угодил под опеку. Правда, где-то далеко на севере жили племянники Аскания, хотя он не желал признавать их, что для этого субъективного человека было равносильно неверию в их существование; как бы то ни было, однажды поздней ночью он доверил сию опасную подробность «своему единственному на сегодняшний день другу» Черне. Тот жадно проглотил ее, а затем поделился с Либоцем, отметившим у прокурора взгляд, в котором говорилось: «Оказывается, у него есть родня, а я и не знал».

* * *

В последних числах июня произошло одно незначительное событие, которое выбило Либоца из колеи, чего с ним давно не было. Адвокату отказали от квартиры. Хозяин ее торговал красками, стеклянная дверь его лавки выходила в переднюю, и приветливый старикан всегда доброжелательно здоровался с Либоцем, хотя особо близкого знакомства между ними не было. Чисто внешне хозяин нравился Либоцу, и он стал жертвой обычного заблуждения, посчитав, что и сам пришелся по вкусу владельцу квартиры. Кое-кто пытался подсказать адвокату, что хозяин нечист на руку, но Либоц считал это наветом. На вопрос о причине выселения лавочник мекал и бекал, говорил о ремонте, необходимых переделках и прочем в таком роде.

О ту же пору к адвокату нетвердой походкой ввалился Асканий, который, отдышавшись, упал на колени с воплем: спаси меня!

— Да в чем дело? Что случилось? — чуть не плача, спросил Либоц.

— Меня хотят отдать под опеку! — вне себя от страха вскричал старик.