— Приехал господин Глазбрук из Честера. Хочет вас видеть. Прикажете привести его сюда?

— Нет.

Эстер не хотела, чтобы сыновья увидели его.

— Предложите ему вина, горячий шоколад — что пожелает, и проводите в кабинет. Я сейчас приду.

Недавно Ричард уведомил Эстер, что у него был этот человек и сказал, что Уильям закончил обучение, стал мастером. Никто, кроме Ричарда, который сам и написал письмо, не знал, что Уильям был на похоронах Джосса. В церкви он сидел на последнем ряду, а когда вышли на улицу, прятался за деревьями — все в той же широкополой пастушьей шляпе, низко надвинутой на глаза, и с тростью вместо костыля. Джосса похоронили рядом с отцом.

Эстер вспомнила свой разговор с Джоссом об Уильяме. Джосса тогда уже настигала эта страшная болезнь. Это произошло вскоре после того, как он отвез Уильяма в Лондон. Джосс догадывался, чем все закончится. Может, поэтому и решил все ей рассказать.

— Уильям видел Сару в тот день, когда сидел у тебя в комнате. Я думаю, сейчас я могу тебе все сказать, ты должна понять: он любит Сару и всегда будет любить ее.

— Никогда не думала, что Уильям способен на такую любовь.

— Не знаю, любовь ли это в том смысле, какой мы вкладываем в это слово, но его тянет к Саре, и время здесь бессильно.

Эстер быстрым шагом шла по дорожке к дому — невежливо заставлять господина Глазбрука ждать. Что? Ах да! Джосс, конечно, всегда переживал, что ни один из его сыновей не пошел по стопам отца: все они избрали другие ремесла, правда, отданы были в хорошие руки и учились хорошо, но все же обидно. Как-то так сложилось, что Эстер связывала свои надежды с третьим сыном Джонатана — замечательным шестилетним мальчуганом, Вилли. Его полное имя Уильям, но не в честь его непутевого дяди, а в честь деда по материнской линии.

Перед зеркалом в холле Эстер задержалась на секунду: поправила волосы — всю дорогу в ее белых прядях путался мартовский ветер. Совсем белые. Смерть Джосса окончательно посеребрила их. Эстер вошла в кабинет. Навстречу поднялся господин Глазбрук, представительный мужчина в темном парике. Сделав несколько шагов, он поклонился и поцеловал ей руку.

Приличия ради поговорили о погоде, о городских новостях перемолвились парой слов, затем господин Глазбрук объявил о цели своего визита:

— Я имею некоторые сведения о вашем сыне Уильяме. Я, собственно, в Лондоне по делу, и вот решил заехать и передать, так сказать, лично.

— Как это великодушно с вашей стороны.

— Ваш сын сейчас в Кенте, точного адреса, к сожалению, не знаю. Ему не понадобились мои рекомендации, когда дело дошло до трудоустройства. Дело в том, что одна из работ Уильяма случайно попала на глаза вдове ювелира, и она предложила ему работать в мастерской, которая осталась от ее мужа. Вот и все, что я знаю.

Если бы это говорил Джеймс или кто-нибудь еще, кто был в курсе всех семейных дел, то Эстер, наверное, сквозь землю была бы готова провалиться. Опять женщина! Но с господином Глазбруком волноваться не стоит.

— Какая черная неблагодарность, уж вам-то он мог бы рассказать и побольше! Вы ведь столько для него сделали!

Господин Глазбрук тактично склонил свою густоволосую голову:

— Простите, госпожа Бэйтмен, но мне кажется, Уильям просто не хотел ставить меня в неудобное положение. Если вдруг кто-либо будет интересоваться его местонахождением, мне не придется ничего скрывать, и в то же время я не выдаю его тайны.

Что же, вдова, так вдова. Надеюсь, она недурна собой и поможет Уильяму забыть Сару. Занятая своими мыслями, Эстер не сразу заметила, что Глазбрук собрался уходить. Она механически подала ему руку и сказала на прощанье:

— Благодарю вас за вести о сыне, господин Глазбрук.