— Не знаю, что бы я без тебя делала, Энн-Олимпия.

— Не я, так Элис или Летисия были бы с вами.

— Не в этом дело. Сегодня ты мне ближе любой дочери, — самый родной на свете человек. У нас с тобой были какие-то ссоры, разногласия. В чем-то и я была неправа. Надеюсь, теперь это все в прошлом.

Энн-Олимпия опустила голову и долго смотрела на свои руки, сложенные лодочкой на коленях. Казалось, она колеблется, сомневаясь, стоит ли говорить? Наконец, невестка снова подняла голову и посмотрела на Эстер:

— Я знала, что вы боитесь за Питера. Он меня любит, и ни к чему хорошему это не приведет. Я все понимаю. Мой гнев, мое раздражение — это все так — вспыхнуло, и нет его.

— Не думала, что ты догадаешься. Я так старалась, чтобы никто ничего не заметил, да и Питер, кажется, прятал свои чувства за постоянным раздражением.

— А я долго ни о чем не догадывалась, может, потому что все еще любила Джонатана и надеялась, что он тоже любит меня. Но все мои надежды рассеялись как дым, и тогда я посмотрела на Питера уже другими глазами. Ни один влюбленный мужчина не может постоянно скрывать свои чувства, обязательно чем-нибудь да выдаст себя.

— Он догадывается о том, что ты знаешь?

— Не уверена. Хотя, кто знает. Я пускалась на всяческие хитрости, чтобы скрыть от него свои собственные чувства, так что, может, и догадывается.

Последовала долгая пауза.

— Ты хочешь сказать, что тоже его любишь?

— Да, — просто ответила Энн-Олимпия. — Но я отдана другому и перед алтарем поклялась быть ему верной женой. Такой уж я человек, если обещала, то ни за что не нарушу своего слова. И не важно, что Джонатан изменяет мне с самого первого дня нашей совместной жизни.

— Тебе тяжело.

— Джонатан хороший отец своим детям, — уверенно сказала Энн-Олимпия. Казалось, словами она пытается укрепить себя в мысли, что ее союз с Джонатаном крепок и незыблем, что эго и есть та тихая пристань, в которой она мечтала укрыться от жизненных бурь и неурядиц. — Дети для меня — самое главное в жизни.

Сара вдруг зашевелилась и неожиданно села на кровати, озираясь по сторонам. Взгляд ее был пуст и невыразителен. Энн-Олимпия мягким и быстрым движением уложила ее обратно и, едва голова Сары коснулась подушки, как она туг же заснула. Эстер встала. Она чувствовала огромное облегчение от того, что между нею и Энн-Олимпией установилось взаимопонимание. Она всегда уважала невестку, а после этого разговора стала уважать еще больше.

— Наверное, я пойду вниз, встречу Питера, когда он вернется. Надо подготовить его к тому, что случилось. Понимаешь, Сару нельзя оставлять одну.

— Я посижу с ней, Эстер.

На сердце потеплело, когда Энн-Олимпия назвала ее просто по имени вместо обычного — госпожа Эстер. Спустившись в гостиную, Эстер взяла кочергу и пошевелила угли в камине. Едва тлеющие сучья вновь занялись, выбрасывая вверх яркие языки пламени. Вечерело. Ранние сумерки осели серыми тенями по углам гостиной. Эстер зажгла свечи и решила немного отдохнуть. Только она присела на ящик, в котором держали трут, как дверь с шумом распахнулась, и в дом влетел запыхавшийся Питер с перекошенным лицом. Эстер встала ему навстречу.

— Что с Сарой? — хрипло спросил он, срывая с головы шляпу и расстегивая пальто. — Она…

— Нет! — Эстер не дала ему договорить. Она догадалась, что Питер хочет знать — ведь он всю жизнь этого боялся.

— Нет, — Эстер положила руки ему на плечи.