— Нет, — Эстер положила руки ему на плечи. — Выслушай меня, прежде чем пойдешь к ней. Сначала я должна рассказать тебе, что произошло.

Питер снял пальто и сел рядом с Эстер. Пока она рассказывала, он не проронил ни слова, сидел мрачнее тучи, скрестив на груди руки.

— Бедная Сара! — наконец вырвалось у него. — Я когда-то надеялся, что мы поможем друг другу залечить страшные раны — преодолеть горе, что хоть поддержим друг друга, в конце концов. Я думал, что из двух разбитых жизней можно склеить одну. Как я ошибся! Она всю жизнь только и ждала, чтобы он ее поманил. Все, что мы с Сарой создавали с таким трудом, рушилось вмиг, если у нее появлялась хоть какая-то надежда на его возвращение. Она чувствовала, что это случится. Особенно последние несколько месяцев. — Питер тревожно посмотрел на мать и встал со стула. — Я сейчас схожу наверх, потом спущусь сюда и провожу тебя домой. Неприлично говорить женщине, что она плохо выглядит, но у тебя утомленный вид. Я думаю, в данных обстоятельствах такое замечание простительно.

Энн-Олимпия сразу засобиралась, когда Питер вошел в спальню. Она подумала, что он, может быть, хочет остаться с Сарой наедине, но Питер знаками попросил ее остаться. Он сел на кровать. Поверх простыни лежала бесчувственная рука Сары. Питер осторожно прикоснулся к ней пальцами и нежно сжал.

— Сара! Это Питер! Я здесь, рядом с тобой.

Она открыла глаза, но по-прежнему никого не узнавала, и Питера встретил все тот же холодный и бесчувственный взгляд. Энн-Олимпия посмотрела на Питера с участием. В эту минуту она почти физически чувствовала его боль, его горечь и уныние. Наконец Питер оставил свои бесплодные попытки поговорить с женой. Он встал и направился к двери, однако на полпути остановился.

— Завтра я приглашу из Лондона лучших докторов, которые занимаются психическими расстройствами. Спасибо тебе, Энн-Олимпия, за все. Я сейчас только провожу маму домой и сразу же подменю тебя.

— Ничего, ничего. Я не устала. Позволь мне посидеть, пока не вернется ваша экономка, а утром найдем сиделку.

Питер вернулся домой почти одновременно с экономкой и слугами. Энн-Олимпия слышала, как они разговаривали внизу. Вскоре в спальню торопливо вошла экономка в своем черном фартучке. Она уже все знала, и Энн-Олимпия молча встала и спустилась в гостиную пожелать Питеру спокойной ночи.

Он был так погружен в свои мысли, что не слышал, как она вошла. В камине пылал огонь. Тихо потрескивали дрова. Питер их только что подбросил. Неверные языки пламени, едва занявшегося костра, кружили в непонятном диком танце. Питер стоял, облокотившись на мраморную каминную доску и закрыв лицо руками. Во всей его фигуре, неосознанном положении рук, головы было столько трагизма и какой-то даже обреченности, что ее пронзило острое желание подойти к нему сейчас и приласкать руками, губами, телом, хотя она и понимала, что это невозможно. Питер поднял голову и увидел ее отражение в зеркале над камином. В комнате повисла звонкая тишина. Никто не проронил ни слова, порой молчание бывает красноречивее всяких слов. Разговор сердец не требует звуков.

Он вздрогнул, шагнул к ней, и она упала в его объятья. Он оторвал ее от пола и прижал крепко-крепко. На секунду от безумной радости перехватило дыхание, и в следующее мгновение их губы слились в жарком поцелуе. Она обвила его шею руками, и они медленно опустились на софу. Потом были еще поцелуи и ласки. Они так долго сдерживали свои чувства, что не могли утолить даже малую толику своей жажды друг друга. Каждое прикосновение вызывало неизъяснимое наслаждение, едва слышное бормотание прерывалось легкими стонами. Он, наконец, справился с неподатливым узлом кружевной косынки, повязанной у нее на шее, и рука его скользнула к налитой податливой груди. Она не знала, откуда у нее только взялись силы остановиться.