В Германии это будет иметь бешеный успех. Джемма, душа моя, освободи от одежды грудь и плечи, а я пока подберу мерный инструмент.
Джемма покорно обнажилась.
— Взгляни на себя в зеркало, красавица. Ни в коем случае нельзя оставаться в юбке, если больше на тебе ничего нет. Запомни это раз и навсегда. Разве твой парень не научил тебя этому?
— У меня нет и не было парня.
— Бедная, одинокая моя Джемма, неужели никто не ждет тебя и не вспоминает?
— Только Мэрион и ее родители.
Мистер Фокс нахмурился и тут же смягчился. Что-то в этом роде он и предполагал. Он измерил ее руки.
Джемма разделась донага.
Как ты дерзка, Джемма!
Мистер Фокс измерил окружность ее шеи, после чего надел тяжелый золотой «воротник» с резным изображением налившейся в оргазме пары.
— Хочу взглянуть со стороны на это изделие, — сказал он. — По-моему, тяжеловесно и грубовато…
— Да, горло давит ужасно.
Фокс начал снимать его, сокрушаясь о своей неудаче, но вдруг молвил:
— О небо! Замок заклинило. Как же мне теперь снять его?
Где заканчивается чувственное вожделение и начинается жажда крови? Где граница между похотью и убийством? Несчастный, одинокий Леон Фокс, с печальными, холодными глазами! Он потерян в грубом, жестком мире. Где его почитатели? Где клиенты? Иных уж нет… смерть забрала многих, вооружившись дурманом, ядами, истощением, недугами. А те далече… в заботах о детях, о закладных, о жалованье… Куда податься бедному Леону Фоксу? Его не радует самоубийство — он личность творческая, одухотворенная…
Мистер Фокс взял топор. Маленький такой топорик, с розовой резной рукояткой и сияющим лезвием.
— О, мистер Фокс! О, мистер Фокс! — взвыла Джемма.
— Не вопи. Это неблагозвучно. Капустные листья не выносят форсированных звуков. А их мне, между прочим, доставили спецрейсом из Алжира. К тому же у тебя нежный, сладкий голосок. Не насилуй его.
— Так это ты убил сестру Ферста! Кольцо застряло у нее на пальце, и ты… — в ужасе беззвучно орет Джемма.
— Не надо столько жрать. Она сама во всем виновата. И тебя я предупреждал, Джемма.
— Но тучность — это не смертный грех! Нельзя выносить за такой недостаток смертный приговор.
— Можно. И нужно.
Грациозно, как хищник, наступал Фокс на Джемму, белотелую, нагую, трепещущую лань, сжавшуюся у подножия тепличной пальмы.
Наконец, не выдержав, она взвизгнула, вскочила, рванулась к двери… подергала — не открывается, еще раз, еще… удалось! Она побежала вниз, закруженная адской спиралью; но магическая сила любви более не берегла ее — этот Фокс псих, маньяк, а кто же станет любить такого? — и она споткнулась. Споткнулась и рухнула через пару витков лестницы.
Красивое женское тело неподвижно лежало на полу; руки раскинуты, и блестят на пальце перстеньки — дружки-подружки — бриллиантовая Белоснежка и рубиновая Красная Шапочка. Кто спасет их, кто выручит? Где добрый охотник, а где злобный серый хозяин лесов? Кто там глухо рычит — в гневе ли? В ярости ли?
Мистер Ферст, Хэмиш — добрячок, неуклюжий, нескладный зверь — это ты? Мистер Фокс, Леон — хищник, острые зубы, длинные когти, коварный оскал — это ты? Ты. Ты готов пронзить слабую жертву излюбленным своим оружием…
Джемма, Джемма, не стоило тебе влюбляться в мистера Фокса. Посмотри, как он приплясывает около тебя, держа наготове розово-стальной топор и длинный, острый, беспощадный сама-знаешь-что… и говорит:
— Я мог бы предпочесть твою любовь твоей смерти, но суровая нужда владеет мною. |