Родители тоже повскакивали. Поднялась и Джемма — из вежливости.

— Что за поведение в присутствии твоей подруги! — молвила Одри. — Что она подумает о нас?

— Да, дочь моя, боюсь, помолчать придется тебе, — добавил Артур. — А если такие речи будут продолжаться, в путешествие ты не поедешь.

— Что, сунете меня в приют? Как сунули кота в зверинец, как сунули в богадельню мою старую бабушку?

— Решение насчет бабушки принимала только ты, Мэрион, не забывай. И сламберлендом была недовольна ты, хотя мыть и скрести все приходилось мне, тоже не забывай.

— Ну будет, будет, — пропел Артур, видно, уже привыкший успокаивать стороны. — А то, гляди, расшумелись. По пролитому молоку не плачут. Жаль несчастную мисс Ферст, жаль старого кота, жаль бабушку. Но жизнь не обходится без трагедий. А у тебя, Мэрион, хорошая работа, хорошее жалованье и хороший шанс шагнуть повыше.

— Это можно сделать и в другом месте, — заупрямилась Мэрион.

— Тебе выбирать не пристало. Вспомни, далеко не все твои оценки блестящи, — заметил Артур.

— Только потому, что вы на две недели увезли меня в отпуск перед самым экзаменом, и после качки на проливе меня просто наизнанку выворачивало…

Джемма сидела, уставившись на огонь, и предавалась грезам. Ей чудилось прикосновение руки мистера Фокса, чудился вкус его губ, чудилось его белое, нежное тело, укрытое лилейной пеленой.

О, мистер Фокс, думайте обо мне, думайте так же, как я.

Я люблю тебя.

Я посылаю тебе свои грезы, свои чувства.

Я ощущаю, как соприкасаются наши души, я наливаюсь твоей силой и отдаю ее обратно, утроенную любовью.

…ты думаешь обо мне…

Я люблю тебя.

Я хочу тебя.

Теперь я знаю, что со мной. Это любовь.

Мистер Фокс, это любовь.

— Пожалуй, сливовицу надо убрать, — говорит Артур. — Это она свой норов показывает. Достанем лучше итальянского вина и представим, что мы уже на Капри, что все беды позади, что кругом солнце, лица друзей, и послушаем Мэрион. Она расскажет нам светские новости, которые завтра будут в газетах.

Майское утро 1966-го года.

Джемма сидела в офисе, где били фонтаны и пели птицы. На улице светило солнце и просили подаяния хиппи, испытывая человеческую щедрость. Мир жил своей жизнью. Враги затаились, на сцену выступила любовь и радость, пусть не без помощи травки. В Нью-Йорке один богатый молодой человек даже выбросил с высоты «Эмпайр Стейт Билдинг» пачку банкнот, протестуя против доставшихся ему в наследство миллионов. И он не был сумасшедшим.

Какой цены достигла ныне честность?

А на высоте своего пентхауза спал в «джунглях» мистер Фокс. Этажом ниже ради его богатства и процветания печатала Мэрион и перебирала бумаги Джемма. Она наконец-то оделась подобающим образом: черное кружевное платье и кремовая шаль с алой вышивкой. Джемма была счастлива, прекрасна и взволнована. Она беспробудно проспала всю ночь в комнате Мэрион, откуда с помощью бытовой химии почти изгнали тяжелые запахи, пропитавшие матрацы. Лучше всего помогло, правда, старомодное дезинфицирующее мыло. Завтрак у Рэмсботлов подавали континентальный.

— Сегодня у нас голландский день, — пояснил с утра Артур, веселый, бодрый, в белой бороде пены для бритья. Одри радушно поставила перед Джеммой кофе, яйцо всмятку, сыр и гренки. За время еды Джемме ни разу не пришлось встать на ноги. И это Джемме, которой три года надлежало стоять и надзирать за Ханной, Гермионой, Генриеттой, Хелен и Элис, чтобы те успели поесть перед школой!

Бизнес, судя по всему, процветал.