– Да, хочется провести там чуток времени. Отвяжусь от всяких зануд, буду смотреть футбол. – Он покрутил пальцами золотое колечко волос, и глаза его погрустнели: – Недавно услышал о твоей матери, поверь, мне жаль.

Голова Джули Беннет дернулась, как будто на шее у нее стянули удавку. На ее широком колене замер рыжий кот.

– Откуда ты узнал про мою мать? – Каждое ее слово звучало как обвинительный приговор. В устах Джули Беннет «узнать про мою мать» было равносильно тому, чтобы завести разговор о некрофилии и избиении младенцев.

Майк Кейн был совершенно ошарашен ее реакцией. Под его улыбчивой благодушной наружностью притаился острый, как бритва, ум Уилкинсона и волевые инстинкты уличного головореза. Он неопределенно махнул рукой.

– Ах, да мы все знали твою мать, правда же, Род?

Роджер Мур, лучший друг Майка Кейна, воодушевился, чувствуя, что они одержали вверх.

– Конечно. И отца тоже. Дик Беннет в какой-то мере был для нас первопроходцем. Знаешь, эти рабочие пареньки бывают непревзойденными актерами. – Сказанного было достаточно. Это значило: «Не пытайся подмять нас. Твоя мать, может, и была княжной, но старикан был плебеем».

Майк Кейн постарался нанести последний удар:

– Кстати – ты можешь даже не помнить этого, Джули, но я помню праздник в Челси, когда ты повздорила с матерью. Тебе, похоже, в то время не было и пятнадцати. Очаровательная женщина была твоя мать. Гранд-дама. Ее все безумно любили.

«Лью Грейды» были отмщены. Вот тебе за «жен», да и немножко за Оксфордшир.

Джули Беннет побледнела. Ее пальцы обвили шею кошки, напряженные, застывшие, с побелевшими костяшками.

– Минут через пять мы, пожалуй, начнем. – Девушка из рекламного агентства Джуди Дэвидсон почувствовала настоятельную необходимость заговорить.

Но Джули Беннет ее не услышала. Она провалилась в прошлое, в детство, которого никогда не могла забыть. Это были опасные мысли. Такие живые, такие мучительные, с такой силой терзающие ее. Годы и годы она старалась заглушить их и даже почти преуспела – если бы не вчерашний вечер, когда ее омерзительная сестра ворвалась в ее жизнь и просы́пала соль на раны. Дитя, которое жило, тогда как ее собственное погибло. Джейн, живая насмешка над ее пустой и жалкой утробой. Даже имя ее стало символом ужасной боли – отвратительного плодородия ее матери, бессердечного предательства отца, того смутного далекого дня, когда душа ее отделилась от тела, когда из нее извлекли ее мертвое дитя и, чтобы сохранить ей жизнь, отняли матку. Джули глубоко вздохнула.

– Ну как, все готовы? Я позову вас через пару минут, мисс Беннет. – Помощник режиссера говорила с профессиональной доброжелательностью. – Мисс Беннет, вы готовы?

– Что? Ах да, ну конечно. – Джули поднялась, встряхнувшись, кошка спрыгнула с ее колен. Взглянув быстро в зеркало, проверяя, все ли в порядке, Джули не увидела того, что бросилось в глаза другим. Не увидела почти прелестного лица с чудесными громадными глазами, гордого подбородка, копны сияющих волос, которые Видал Сассун тщетно пытался заполучить для своей рекламы. Она не видела пышной груди, которой можно было вскормить всю Америку, не видела ровной белой клавиатуры зубов, широкой, как рукава Миссисипи, бедер и подобных судоходным рекам ног. Не видела роскошной одежды – жакета леопардовой расцветки с широченными плечами, обтягивающих фигуру черных брюк, немыслимой величины браслетов, переливающихся золотых туфелек.