|
И конечно же, пиво персонажам скульптурной группы без очереди, за символическую плату. Я так застил себе глаза видами величия, что не заметил подкрадывающегося кондратия. Как раньше напевали: «И вновь продолжается вой». Сжимаясь и разжимаясь, будто гармошка, с легкой музыкой разрядов, напоминающей попукивания, шурудя мелкими брюшными лапками, увивался следом человекоед. Молнии становились все менее разминочными, оттого-то и запах поганый пошел от резиновых деталей моего подъемника. Я, подвывая, выбрался из турецкой позы и трахкабысдох из нагана. Ну и что, брызгануло пару струек, хлюпнули, как в желе, свинцовые пилюли. Газорезку не употребить, могу себя поджарить. Подъемник подпрыгнул, как нервная лошадь, это хобот воткнулся в площадку, и теперь уважаемому оппоненту оставалось только втягивать свое метательное приспособление, как макаронину, становясь все ближе ко мне. Электропроводный хобот добавил напряжения, площадка раскалилась, как противень, и даже мои слоеные подметки, даже чечетка на корточках не спасали. Дай-ка и я чего-нибудь позаимствую у животного мира. Раз хобот не вырос, буду подтягиваться по несущему тросу, удирая от своего ненадежного ковра-самолета. Вскарабкался метров на шесть, тут площадка стала дрыгаться и искрить, как пьяная женщина на танцах. Сдернул я с петельки гранату и уронил. Полыхнуло, подбросило, заволокло вонючим дымом, хорошо, что она не осколочная, — бронетрусы мне забыли выдать. Однако эпизод с получением пламенного привета был последним из жизни страшилы. Лифт подорвался у него на наглой ряхе и унес его в поля Счастливой Охоты.
Трос уже не наматывался на барабан, а спокойно висел над дырой шахты, и я вместе с ним. До выхода-люка один метр. Этот метр, чтоб ему исчезнуть из палаты мер и весов, выдавил из меня последнюю силу. Я отжимаю ножом защелку замка, а мозги уже заволокло дымкой, руки стали, как крюки, впившиеся в мое мясо, а шахта кружится вокруг, будто вальсирующая Матильда. Потом я «плыл» с креном и дифферентом подбитого эсминца по коридору. Если седьмой этаж, надо добраться до лаборатории химиков. Я там кучу телефонов высмотрел, когда приходил справляться насчет рецепта приготовления спирта из стула (не жидкого, а того, на котором думают). Два шага всего прохромать, а ведь чуть не влип. По дороге дверь с лестницы была, с кодированным замком, модно приодетая в броню. Так вот, я до нее чуть-чуть не добрался, как внутри меня словно часы затикали, что-то заекало и качнулось. Опа, мой старый испытатель гномик усвистал за дверь, которая перед ним свернулась, как листок бумаги. На «той стороне» — много позже узнал, что каббалистами так обозначается область темных сил, — маленький шпион свалился в ямку чужой хищной жизни. А она как раз готовит атаку на мою фигуру, проплывающую по кривой мимо свитка двери. Гномик, ухватив ситуацию, освобождается от вражеской оболочки, возвращается назад и начинает меня подзуживать. В голове звенит мысль, что война спишет убытки; я срываю гранату с жилета, под дверь ее и, пародируя темнокожего рекордсмена с курчавой головой, совершаю тройной прыжок имени барона Кубертена. Когда приземлялся на лоб в заключительной, третьей стадии, сзади хрустнула дверная броня, как кусок сахара, а следом фукнула взрывчатка. Мне поддало под зад, перевернуло и влепило в стенку. Без каски голову потерял бы в прямом и переносном смысле. Впрочем, какое-то время я был уверен, что сохранил только шлем. Кстати, рядом упала и стала щелкать серпами-молотками еще какая-то голова, кажется не моя. Сочувствовать некогда, надо вспоминать, чем я тут занимаюсь. Методом выбрасывания третьего, четвертого и пятого лишнего из взлохмаченных мозгов, едва допер, что надо свернуть в лабораторию. Там стал проникать звонками в спящий мозг Пузырева. Наконец энцефалограмма шефа оживилась, и мой заплетающийся голос заставил его хрипеть: «Хамье… докатились…» Наоравшись, унялся несправедливо разбуженный, вошел в положение и пообещал похлопотать о винтокрылой помощи. |
