Отец не обратил на протянутую руку никакого внимания.

– Если вы действительно раскаиваетесь, Джеймс, – сказал старик, – вы бросите все эти ваши вульгарные занятия и вернетесь домой, где вам надлежит быть. Я не могу благословить вас на отъезд, которым вы разобьете сердце вашей матери.

Рука Джеймса сжалась в кулак.

– Ну что же, – сказал он, – так тому и быть. – И он повернулся, намереваясь выйти из библиотеки. Но остановился, положив руку на дверную ручку, и обернулся, чтобы взглянуть на отца. – Я вас люблю. Я буду утешаться верой в то, что ваш гнев по отношению ко мне есть проявление любви.

Он открыл дверь и тихо затворил ее за собой.

Лорд Бэкворт закрыл глаза и крепко стиснул зубы. Его руки впились в подлокотники кресла с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

* * *

Величественные апартаменты, составлявшие предмет законной гордости графа Эмберли, всегда были открыты для ежегодного летнего бала, а также в случае немногочисленных особых событий, например, свадеб. Обед сервировали в великолепной столовой, а бальный зал был так украшен цветами, что, как заметил сэр Седрик, почти ничем не отличался от сада, в который выходили французские окна. Великолепные цветы и прекрасные туалеты гостей множились, отражаясь в высоких зеркалах, висящих на одной из стен.

– Я помню, каким мучением стали для меня балы после того, как миновал мой двенадцатый день рождения, – говорила Анна, обращаясь к Джин, в то время как они стояли перед зеркалами, обмахиваясь веерами и ожидая начала танцев. – Меня привозили сюда, как обычно, и я спала в детской, и нам разрешали пробраться на галерею менестрелей послушать музыку и посмотреть на модные платья и на кадриль, открывающую бал. Я говорю «мы», хотя в последние годы там бывала только я одна. Мне казалось, что никогда не наступит время, когда мне позволят спуститься вниз и танцевать.

– Наверное, няня Рей уже забрала Кристофера наверх, – предположила Джин, вглядываясь в галерею, которая была известна как место, где прятались дети Эмберли. – Я слышала, графиня говорила, что он слишком возбужден, чтобы спать.

– А что, мистер Парнелл будет открывать бал с вами? – спросила Анна. – Какая вы счастливица. Он еще не записался в мою карточку. Я по-прежнему жалею, что не знала, что он не ухаживает за вами.

Граф открыл бал, выведя на середину зала графиню.

– Мне кажется, всем нашим гостям весело, – сказала она, когда зазвучала музыка.

– Ну разумеется, – отозвался граф. – Вы же знаете, на балах в Эмберли строго запрещено грустить.

– А разве мы веселились на нашем первом балу? – спросила графиня.

Граф состроил гримасу и взял жену за руку.

– Я должен был разорвать нашу помолвку на следующее утро, – сказал он, – потому что вы хотели остаться свободной, а я – совершить благородный поступок. А потом, за ужином, вы объявили о разрыве моей матушке и вашим родителям. А я был хозяином бала и обязан был без конца улыбаться. Нет, полагаю, то не был мой самый счастливый вечер в жизни.

– Мой тоже, – подхватила она.

– Конечно… – он приблизил губы к ее уху, – часы, последовавшие после бала, более чем воздали за все огорчения, испытанные во время него.

– Да, – сказала она.

– Памятная ночь, – продолжал он. – Мы впервые ласкали друг друга. – Он улыбнулся. – В нашем домике на холмах, где зачали Кристофера.

– Эдмунд, – проговорила графиня, краснея, – сейчас не время и не место для подобных разговоров. Как вы думаете, какой-нибудь роман расцветет сегодня вечером у всех на глазах?

– Будем надеяться хотя бы на один, – ответил граф.