− О, Ричард, Ричард, ты должен мне рассказать все немедленно!

А Маргарет в слезах оставила ее, побежала наверх и бросилась на кровать, пряча лицо в подушку, чтобы заглушить истеричные рыдания, что вырвались у нее, наконец, после того, как она весь долгий день контролировала свои чувства.

Как долго она так лежала, она не могла сказать. Она не слышала шума, хотя служанка приходила убираться в комнате. Напуганная девочка на цыпочках выбралась из комнаты, пошла и сказала миссис Диксон, что мисс Хейл плачет навзрыд. Она была уверена, что та доведет себя до болезни, если будет продолжать так плакать. Вскоре Маргарет почувствовала, что до нее кто-то дотронулся, и села. Она увидела привычную комнату, фигуру Диксон в тени. Та стояла со свечой в руке чуть позади нее, чтобы не ослепить распухшие от слез глаза мисс Хейл.

− О, Диксон! Я не слышала, как ты вошла в комнату! − прошептала Маргарет. − Уже очень поздно? − спросила она, осторожно поднимаясь с кровати, хоть и не была уверена, что устоит на ногах.

Тем не менее она откинула влажные растрепанные волосы с лица и сделала вид, будто ничего не случилось, — она просто спала.

− Я едва ли могу сказать, который час, − ответила Диксон огорченно. − С тех пор, как ваша мама рассказала мне эту ужасную новость, когда я одевала ее к чаю, я потеряла счет времени. Ума не приложу, что будет со всеми нами. Когда Шарлотта сказала мне, что вы рыдаете, мисс Хейл, я подумала: неудивительно, бедняжка! Хозяин думает вернуться к отступникам в его-то возрасте, когда, право слово, Церковь пошла ему на пользу и, в конце концов, не сделала ничего плохого. У меня есть кузен, мисс, который стал Методистским проповедником в пятьдесят лет, а до того он всю жизнь был портным. Но он никогда не мог сшить и пары приличных брюк, так как долго занимался торговлей, поэтому неудивительно. Но хозяин! Как я сказала миссис: «Что бы сказал на это бедный сэр Джон? Ему никогда не нравился ваш брак с мистером Хейлом, но если бы он знал, к чему это приведет, он был бы страшно рассержен!»

Диксон так привыкла комментировать поступки мистера Хейла своей хозяйке (которая слушала ее, — или нет, когда была не в настроении), что не заметила пылающие глаза Маргарет и расширенные ноздри. Слышать, как отца осуждает перед ней ее же служанка!

− Диксон, − сказала она низким голосом, которым всегда говорила, если была взволнованна, и в котором слышались угрожающие нотки. − Диксон! Ты забываешь, кому ты это говоришь, − она стояла теперь прямо и твердо на ногах, лицом к лицу со служанкой, устремив на нее пристальный, проницательный взгляд. − Я дочь мистера Хейла. Иди! Ты сделала странную ошибку, и одно то, что я уверена в твоих добрых чувствах, заставит тебя сожалеть об этом, когда ты подумаешь.

Диксон нерешительно слонялась по комнате минуту или две. Маргарет повторила:

− Диксон, ты можешь идти. Я хочу, чтобы ты ушла.

Диксон не знала, возмущаться этими решительными словами или плакать, любой исход подошел бы для ее хозяйки, но она сказала себе: «У мисс Маргарет та же манера, что и у старого джентльмена, — такая же, как и у мастера Фредерика. Удивительно, откуда она у них?» И она, которая возмутилась бы такими словами, будь они сказаны тоном менее надменным и решительным, смягчилась и сказала немного робким, немного обиженным голосом:

− Можно я расстегну ваше платье и причешу вас, мисс?

− Нет! Не сегодня, спасибо! − и Маргарет выставила ее из комнаты и заперла дверь.

С этого дня Диксон восхищалась Маргарет и во всем ее слушалась. Она сказала: это потому, что та была такой же, как и бедный мастер Фредерик.