− Я не особенно восхищаюсь дамскими угодниками, папа. Но мистер Торнтон приходит сюда, как твой друг, как один из тех, кто оценил тебя…

− Единственный человек в Милтоне, который оценил меня, − поправил мистер Хейл.

− Поэтому мы окажем ему гостеприимство и угостим кокосовыми пирожными. Диксон будет польщена, если мы попросим ее их приготовить. А я отглажу твои чепцы, мама.

Много раз за это утро Маргарет хотелось, чтобы мистер Торнтон не приходил. Она планировала для себя другие занятия: написать письмо Эдит, прочитать несколько страниц из Данте, навестить Хиггинсов. Но вместо этого она утюжила, слушая причитания Диксон, и только надеялась, что, выказав сочувствие, она сможет помешать Диксон излить свои жалобы миссис Хейл. Время от времени Маргарет, чтобы подавить недовольство, приходилось напоминать себе, что ее отец уважает мистера Торнтона. Вскоре усталость отозвалась головной болью, которая часто появлялась в последнее время. Маргарет едва могла говорить, когда наконец упала в кресло и объявила своей матери, что больше не желает быть Пегги-прачкой, а хочет остаться Маргарет Хейл, леди. Ей хотелось немного пошутить, но миссис Хейл восприняла шутку всерьез, и Маргарет рассердилась на свой несдержанный язык.

− Да! Если бы кто-нибудь сказал мне, когда я была мисс Бересфорд, одной из первых красавиц графства, что мое дитя простоит полдня в маленькой тесной кухне, работая как служанка, чтобы мы могли оказать достойный прием торговцу, а этот торговец, должно быть, единственный…

− О, мама! − произнесла Маргарет, вставая. − Не наказывай меня за мою несдержанность. Я не возражаю против глажения или какой-то другой работы ради тебя и папы. Я рождена и воспитана леди, и останусь ею, даже если придется скоблить пол и мыть тарелки. Сейчас я немного устала, но через полчаса буду совсем здорова. А что касается торговли, то почему бы бедняге мистеру Торнтону не быть торговцем? Вряд ли с его образованием он сможет заниматься чем-то другим.

Маргарет медленно поднялась и пошла в свою комнату. Сейчас она не могла долго разговаривать.

В доме мистера Торнтона в это же самое время состоялся очень похожий разговор. Крупная леди, намного старше среднего возраста, занималась рукоделием в мрачной, красиво меблированной столовой. Черты ее лица были скорее крупными и решительными, чем тяжелыми. В них не было ничего особенного, но те, кто однажды посмотрел на нее, обычно навсегда запоминали эту крепкую, суровую, величественную женщину, которая никогда не уступала дорогу из вежливости и никогда не останавливалась на своем пути к цели.

Она была одета в плотное черное шелковое платье и штопала огромную скатерть прекрасной работы, держа ее против света, чтобы обнаружить вытертые места. В комнате не было книг, кроме «Комментариев к Библии» Мэтью Генри, шесть томов которой лежали в центре массивного буфета по соседству с чайником и лампой. Из дальней комнаты раздавались звуки пианино. Кто-то разучивал легкую пьесу, играя очень быстро. Каждая третья нота звучала неотчетливо или полностью пропускалась, а в конце прозвучали громкие аккорды, половина из которых была сыграна фальшиво. Однако они не помешали миссис Торнтон услышать за дверью столовой шаги, такие же решительные, как и ее собственные.

− Джон, это ты?

Ее сын открыл дверь и остановился на пороге.

− Почему ты пришел так рано? Я думала, ты собираешься пить чай с этим другом мистера Белла, этим мистером Хейлом.

− Так и есть, мама, я просто зашел переодеться.

− Переодеться! Хм! Когда я была девочкой, молодые мужчины не меняли сюртуков перед тем, как выпить чаю. Почему ты должен переодеваться ради этого старого священника?

− Мистер Хейл − джентльмен, а его жена и дочь − леди.

− Жена и дочь! Они тоже учительницы? Чем они занимаются? Ты никогда не говорил о них.