— Давненько не был я здесь, — сказал он, когда машина тронулась. — Вот уже пятнадцать лет.

Най зажигал новую сигарету — у него была привычка курить не переставая, что, разумеется, не могло нравиться Смиту. Наконец он ответил:

— Им следовало бы встретить вас с городским оркестром.

Смит слегка нахмурился. Хотя Най при желании умел нравиться, у него был слишком злой язык, и Смит предпочел бы для данного дела какого-нибудь другого партнера. Однако Смит подавил обиду. Он был крупного сложения — хотя довольно рыхлый — и на этом основании считал себя человеком широких взглядов. «Мой девиз, — любил он повторять, — „Ищи в людях хорошее и будь со всеми в наилучших отношениях“». Кроме того, сегодня у него были все основания не жаловаться на жизнь. Они проезжали по Харкорт-стрит, но он не сказал, что в полумиле отсюда стоит убогий домишко, в котором его мать, овдовевшая, когда ему не было еще и восьми лет, боролась с нуждой и приносила множество жертв, чтобы он мог окончить бухгалтерские курсы. И вот он едет — чуть ли не через этот бедный квартал — навстречу тому, что станет поворотным пунктом его карьеры.

Когда город остался позади, он наклонился и взял переговорную трубку.

— Как вас зовут, милейший?

— Первис, сэр.

— Нет, нет. Как ваше имя? — Смит считал, что с теми, кто вас обслуживает, надо держаться по-дружески.

— Фред, сэр.

— Отлично. Так вот что, Фред, мы поедем в Хедлстон не прямо. У Бенкуэла сверните и поезжайте через Атли.

— Это большой крюк, сэр. Да и дорога неважная.

— Ничего, Фред. Поезжайте.

Это были родные края Смита. Лондон он никогда не любил, хотя и неплохо устроился там, вернувшись из Австралии в 1949 году. Владельцам особняков на Керзон-стрит, вроде мистера Соммервила, у которых есть к тому же поместья в зеленом поясе, лондонская жизнь может показаться привлекательной. Но ему, обитателю предместья Масуэл-хилл, она представлялась менее заманчивой, особенно с тех пор, как Минни покинула его… впрочем, об этом он больше думать не станет: с божьей помощью, скоро все можно будет поправить.

Они приближались к Атли. Най сидел, полузакрыв глаза, втянув непокрытую голову — он никогда не носил шляпы — в воротник верблюжьего пальто. Прошлую ночь он кутил и в самолете спал почти всю дорогу, проснувшись только раз, чтобы перекусить. Смит исподтишка разглядывал его и должен был признать, что у него хорошая фигура и щеголеватый вид: светло-каштановые волосы, завитые, с искусственной седой прядью, холеные руки, строгий черный костюм, светло-коричневый джемпер из шетландской шерсти, гладкий серый галстук, заколотый булавкой с черной жемчужиной, часы на узком браслете и перстень с печаткой, герб для которой он облюбовал в «Книге пэров» Берка и хладнокровно присвоил, — словом, настоящий денди. Он был бы даже красив, если бы его не портили чересчур полные губы и выпуклые зеленоватые глаза, окруженные морщинками, из-за которых он выглядел старше своих тридцати двух лет. Держался он так уверенно и непринужденно, был так подчеркнуто невозмутим, так изыскан в своих вкусах, так аристократически сорил деньгами и при желании казался таким беззаботным малым, что никто никогда не заподозрил бы в нем незаконнорожденного, и этого Смит при своих пуританских взглядах никак не мог понять: для него такая ноша была бы непосильной. Все-таки приходилось, отдать Наю должное: он не был способен на подлинно глубокие чувства, но производил впечатление человека хитрого и опытного — такого в трудном положении приятно иметь на своей стороне, хотя с ним и нелегко ладить.

— Проснитесь, Леонард. Мы уже над Атли.

Смит хотел было остановить машину, но подумал, что шофера может удивить их интерес к этому пустынному месту.