– И поэтому ты подружился с Ахмедом?

– Увидев у нее под кроватью металлический сундучок, я понял, что мне необходимо в него заглянуть, и Ахмед был единственным моим шансом. Я легко завязываю дружеские отношения с разными людьми, особенно с такими, как Ахмед… ну, вы понимаете, посторонними … вроде меня.

– Вроде Элоисы.

– Да, – спокойно сказал Хулио. – Ахмед показал мне личное дело Марты, и, когда я прочитал письмо от психоаналитика Хосе Мануэля Хименеса, проект созрел.

– А откуда ты позаимствовал идею убивать людей?

– От вас, когда узнал, что вы старший инспектор отдела по расследованию убийств, – сказал Хулио. – Заставить сына великого Франсиско Фалькона раскрыть преступления своего отца – это же блеск!

– Такую мысль не назовешь рациональной.

– Художникам чужд рационализм. Как мы могли бы волновать умы людей, если бы наши умы не бурлили?

– Убийство – не искусство.

– Вы пропустили слово «настоящее»! – вскричал Хулио, вскакивая с расширившимися зрачками, сияющими чернотой, которая не изливалась наружу, а всасывала в себя. – Нужно было сказать «Настоящее убийство – не искусство» или… или… «Убийство – не настоящее искусство».

– Сядь, Хулио. Просто присядь на минутку… мы еще не закончили.

– Понимаете, проблема в том, – заговорил Хулио, – что… что теперь я вижу все слишком ясно. Мне как‑то не удается понизить уровень зрительного восприятия. Стоит только кого‑нибудь убить, и все становится до жути настоящим,  до непереносимости. Вы знали это, дядя, знали?

– Верно, я действительно  твой дядя, – произнес Хавьер, стараясь держать Хулио под контролем. – И я это знаю.

– Поэтому я и не стал вас убивать. Я только пытался спасти вас от слепоты.

– Да, теперь я прозрел и благодарен тебе за это, – сказал Хавьер. – Но есть еще одна вещь, которую я хотел бы узнать от тебя.

– Все уже было сказано, сделано, записано и снято на пленку… Осталось только одно.

Хулио развернул Фалькона лицом к письменному столу, и он увидел стакан с миндальным молоком, дневник в кожаном переплете и свой полицейский револьвер. Хулио взял нож и разрезал провод на правом запястье Фалькона.

– А теперь я должен уйти, – сказал Хулио, бросив нож на стол. – Вы знаете, что делать. Нужно положить конец страданиям.

Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно перевели взгляд на револьвер, лежавший на дневнике, рядом со стаканом молока – напоминанием обо всем, что Хавьер совершил и что потерял.

– Выбор за вами, – сказал Хулио. – Это единственный способ поставить в этом деле точку и навсегда забыть о нем.

Ладони у Фалькона взмокли, пот побежал по его лбу. И откуда в нем столько жидкости? Он взял револьвер, отщелкнул магазин, убедился, что там нет ни одного пустого гнезда, снял оружие с предохранителя и дрожавшей рукой поднес его к виску. В этот момент самоубийство казалось ему неплохим выходом. Простейшим решением перед лицом внезапно возникшей пустоты. Его прошлое было перечеркнуто, а будущее представлялось зыбким и смутным.