По голосу ничего не скажешь – спокойный и безразличный, как всегда. Однако какую-то подначку я почувствовал, и Доллинг, судя по всему, тоже. Доллинг росточком футов пятьдесят, животик кругленький, волосенки (что еще остались) рыжеватые, а голосище – мертвые (ежели еще не распались во прах) все, как один, пробудятся. Поговаривают, что у него приличный пакет акций компании, но правда ли это, не знаю. Смотрит он на Муна строго и говорит:

– Хорошо, благодарю вас.

А Мун говорит:

– Не за что, – и отваливает.

Доллинг поворачивается ко мне.

– Мистер Мун, – начинает он своим голосищем, будто на родео вещает, – говорит, что вы очень ответственный работник.

– Это очень любезно с его стороны, – отвечаю.

– Я и сам заметил некоторые улучшения, – продолжает он, налегая животиком на стол, так что совсем перегнулся на мою сторону. – Вам известны условия, на каких вас нанимали на работу?

– Я не совсем понимаю, – говорю. – Вроде известны.

– В соответствии с политикой компании, сложившейся давно, всякий работник, проработавший у нас тридцать дней испытательного срока, получает прибавку в четыре цента. Это у нас занесено в устав компании. Но мы уже не управляем этой компанией – ею управляет профсоюз. Они дали нам контракт, и мы под дулом пистолета вынуждены были подписать его. А в контракте – профсоюзном, а не нашем, заметьте, – сказано, что всякий работник, проработавший здесь шестьдесят дней и не получающий пятидесяти восьми центов в час, обязан требовать эту плату. Там ни словом не говорится о повышении вашего оклада до пятидесяти четырех центов после первых тридцати дней работы. Я вовсе ничего против профсоюзов не имею. Если работнику этой компании хочется вступать в профсоюз, я его отговаривать не собираюсь. Я ни слова не говорю и не скажу против профсоюза. Понятно?

– Понятно.

– Я просто излагаю нашу позицию. Раньше наша политика состояла в том, чтобы поднимать зарплату хорошо проявившему себя за время испытательного срока работнику до пятидесяти четырех центов. Нынче же, коль скоро профсоюзу до этого нет дела, с какой стати беспокоиться нам?

– Понятно, – встреваю я.

– Но Мун уверяет нас, что вы стоящий человек, – говорит он и выжидательно смотрит на меня.

– Благодарю.

– И должен сказать вам, что в данном случае я считаю, что Мун прав. – Пауза.

– Благодарю, сэр.

– Вы, судя по всему, как раз тот тип работника, который нам здесь нужен. Сообразительный. – Пауза.

– Рад слышать, сэр.

– Трезвый.

– Так точно... сэр.

– Умеренных взглядов.

– Т-так т-точно, с-сэр.

– Итак, мы поднимаем ваш оклад до пятидесяти четырех центов в час. С данного момента. Все.

И удаляется заложив руки за спину. Когда Мун появился, я ему рассказываю о прибавке, но он, оказывается, об этом уже слышал.

– Я только что был в шлифовальном, – говорит, – мне расслышать, что он тебе говорит, ничего не стоило.

Четыре цента в час, скажем прямо, мелочь, какая-то пара баксов в неделю, но все же мне было приятно. И похоже, все это заметили, но надо мной не потешались, хотя я и сам спровоцировал, потешаясь над собой. Все сказали, что я, видать, приглянулся компании, раз они мне сделали исключение.

После дружеских прений мы порешили обмыть эти два доллара в воскресенье, а я должен взять на себя меню и прочее.