— Ах, мальчик, неужели ты слепой? — с жалостью спросила женщина.
— Не посмотрите, что слепой, прекрасная дама, я чувствую ваш запах, а такой запах может исходить только от прекраснейшей женщины!
Фэйми пихнула его в бок.
— Это неприлично, — шепнула она.
— Я хотел сказать, что отлично умею петь и рассказывать истории. Не позволите ли вы остановиться у вас на ночь в обмен на выступление? Мы — простые сироты. Ехали в город, чтобы заработать в денег. Нас ограбили и хотели продать рабство, но мы сбежали, а охотничьи собаки изорвали моего лиса, пока мы скитались по лесам в поисках еды. Нам надо бы зашить его раны.
— Бедняжки! — охнула женщина.
Она покачала головой, и гармошка тройного подбородка пришла в движение. Сальные складки почти закрывали белый воротничок. Пуговицы на животе так натянулись, что готовы были отлететь в любое мгновение.
— Пусть ночуют здесь, но не беспокоят меня, — холодно сказал мужчина и скрылся в доме, постукивая тростью.
— Идёмте-идёмте! — засуетилась женщина, так и не пролезшая в проём. — Я велю Сидриху разогреть купальню и накрою на стол. Ах, как же быть с вашим лисом? У нас нет лекаря.
— Я сам его зашью, — сказал Инто, — Мне бы только иголку, нить, воду кипячёную и что-нибудь от боли.
— Это я мигом найду. Меня зовут Маргари, а как ваши имена?
Фэйми поблагодарила за помощь и представила ребят кухарке. Маргари могла быть кем угодно, даже женой господина, но пышность её форм толкала все мысли в сторону продуктовых складов, жаровен и прочих атрибутов сытой жизни.
— А ваши звери не запачкают дом?
— Нет, что вы. Они всему обучены.
Зайдя внутрь, все, кроме изнемогающего от любопытства Аргуса, ахнули во второй раз. Стены со множеством ниш были заполнены прекрасными пейзажами, каждая — как дверь в другой мир. Потолок пестрел изображениями птиц и вьющихся растений с цветами изумительной красоты. Напротив входа белела мраморная лестница, ведущая на второй этаж. Она расходилась в две стороны, но прежде упиралась в стену, на которой висела огромная картина, состоявшая из мазков, штрихов и пятен. Множество цветных клякс и полос перемежались на ней с грязными разводами, как будто художник долго возил кистью в одном месте. Это полотно первым приковало внимание гостей, переступивших порог, и на фоне великолепной живописи выглядело абсурдно. Оно уродовало пространство, как шрам, портящий лицо хорошенькой девушки.
— Какая странная, — только и смогла выдохнуть Фэйми.
Хозяин поместья, поднимавшийся по лестнице, обернулся и произнёс:
— Вы про эту картину, не так ли?
— Да, я никак не пойму, что тут изображено.
— Это всего лишь точка. Конец моего искусства. Первая и последняя вещь, которую я написал, уже будучи слепым. Теперь я могу видеть только руками и поэтому леплю скульптуры, но пальцы — не глаза, и они обманывают меня. Должно быть, вы уже успели ужаснуться, когда проходили через сад.
Он некоторое время постоял у стены, затем поднялся по одной из лестниц и скрылся за аркой.
— Как это ужасно, — шепнула Фэйми.
— Ты про картину? — спросил Аргус, борясь с желанием подсмотреть.
— Да нет же! Слепой художник — вот что ужасно! Он же лишился самого дорогого! Он никогда уже не сможет рисовать. Это так неправильно…
Маргари, внимательно слушавшая её, вздохнула.
— Господин и дня не может прожить без творчества. Он говорит, что мы должны ценить своё зрение, поэтому велит зажигать лампы повсюду.
Маргари принесла горячую воду, и Фэйми ушла с ней, чтобы помочь на кухне. |