Между тем Перли, узнав о возвращении Яна, поспешил к нему.

Не понимая чувства, какое вызвала в Яне смерть ребенка и страдание жены, он пришел допытываться, зачем приехал?

— Зачем? Ведь видишь!

— Это так, но работа не кончена.

— Немного осталось, картина в главном алтаре и большой свод заканчиваются, у меньших помост снят.

— Но… — ворчал Перли, — не дадут денег, пока все не будет готово. Надо вернуться!

— Несколько дней, по крайней мере, несколько дней, — просил Ян со страдальческим видом.

— Несколько дней, это как хочешь, но мне надо, чтобы это было скоро закончено.

Ягуся, расслышав разговор, позвала Яна к себе.

— Поезжай! — сказала решительно, — поезжай, скорее заканчивай и возвращайся. Болезнь ребенка, его похороны взяли у нас все деньги; опять ничего нет. Мамонич только приносит, что имеет, и Иона прислал, но это надо отдать.

— Поеду! — ответил, покоряясь, Ян. — Но не бойся, Ягуся, скоро вернусь. Пока дадут мне что-нибудь в счет.

В тот же день он пошел к Перли, но тот отказал.

— Своих нет, — сказал грубо, — там платить не намерены, пока все не будет кончено, не дам ничего.

От него Ян направился к Жарскому, который продал большую картину "Смерть Адониса" в Лондон и заработал на ней, а остальные работы Яна получил даром; но Жарский, тратящий деньги на раскрашенную бригадиршу, клялся, что ничего не имеет. Наконец, тронутый сожалением или совестью, вынул нехотя двести злотых и бросил, ворча, на стол. Художник при других обстоятельствах не принял бы оказанной таким образом помощи, но теперь дело шло о спокойствии больной Ягуси, которую нельзя было оставить без денег. Иона, с охотой ссудивший бы деньгами, оставался как последнее спасение, если бы все рушилось. Он и так при первом известии о болезни ребенка явился с деньгами и докторами, и просидел на лестнице в беспокойстве не один час.

Упросив опять Мамонича, который, ломая руки, распрощался с ним, Ян принужден был на третий день вечером проститься с Ягусей и уехать. Деньги, ожидаемые за работу, должны были пойти на путешествие в Варшаву. Тит обещал ехать с ними. Но судьба хотела иного. Пока Ян торопливо и полусознательно работает, заканчивая свои картины, Ягуся, не слушая Мамонича, дни и холодные вечера, и туманные утра проводит на могиле любимого ребенка.

Несколько раз Мамонич просил ее, умоляя беречь свое здоровье, стараться развлечься; она на это ему отвечала:

— Милый друг! На что я гожусь на свете? Для Яна я только помехой в жизни, я ему в тягость, приношу горе и страдание. Он меня любит и ради меня мучается. К чему мне здоровье? К чему мне жизнь? Пойду охотно к Ясю, чтобы освободить моего Яна и там ждать его. Все его несчастья начались с женитьбы. О! Не женись, Мамонич, — добавила она, — художнику не нужна жена! Нет! Нет!

И горько плакала.

Эти печальные мысли нельзя было рассеять. Ягуся начала слабеть, кашлять, целые дни проводила в кресле у окошка, с опущенными руками, со взглядом, устремленным в стену, плача над волосами ребенка. Ежедневно здоровье ее ухудшалось; а сообщить Яну Мамонич не мог, так как работа кончалась, и он вскоре должен был вернуться. К чему же усиливать беспокойство, раз невозможно ему приехать?

В письмах все-таки Мамонич упоминал о слабости и непобедимой печали Ягуси. Ян отвечал, что вскоре прибудет. Монахи обещали ему уплатить причитающуюся ему часть вознаграждения сейчас, так, чтобы ему не пришлось больше иметь дела с Перли. Несмотря на молчание Яна, к которому он обязался, его договор с живописцем, даже его условие, все обнаружилось и стало известным. Монахи возмущались неблагородным поведением псевдохудожника. Но в ответ на предложения жертвователя порвать мерзкий договор Ян говорил, что сдержит слово.